Я с умыслом употребила слово «созванный», ибо в Америке подобные обеды и ужины равнозначны собраниям, конференциям, съездам и прочим солидным мероприятиям. А прилагательное «равнозначны» здесь не совсем точно, потому что когда я сказала, что предпочитаю просто литературные вечера, без всяких церемоний, друзья мне совершенно серьезно объяснили:
— Не будет банкета — никто не придет, ты еще не знаешь этих американцев.
Сегодняшний ужин был просто ужином, первым, как говорится, знакомством.
За столом люди из всех здешних армянских кругов. Среди них Ваган Казарян и Шушаник Шагинян. Казарян, редактор прогрессивной газеты «Лрабер» («Вестник»), приложил несказанные усилия, чтобы переправить гостью, то есть меня, из Канады в Америку. Я даже не представляла, что оказалась такой «нетранспортабельной». Приглашения «Армянского прогрессивного союза» было недостаточно. Требовалось еще кое-что другое. Среди прочих формальностей в Монреале для получения американской визы я заполнила анкету, в которой еще не успели стереть строку: «Коммунистам и инфекционным больным въезд в Америку запрещен». Было также необходимо, чтобы кто-нибудь из американцев принял на себя миссию попечителя и с этой целью положил в банк девять тысяч долларов на случай, если, боже упаси, с приезжим приключится что-нибудь непредвиденное — болезнь, авария и т. д., — словом, чтобы я в этом случае не пошла по миру.
Вот эту-то задачу и решили братья Шагиняны по распоряжению матери семейства Шушаник Шагинян.
Я знала их давно, познакомились мы в Ереване на ступеньках Матенадарана, когда их семья — отец, мать, двое сыновей, невестки, внуки — заполнила почти всю широкую лестницу. Это знакомство продолжилось, семья не раз приезжала в Ереван, с которым они связаны сердечными и родственными узами.
Тикин Шушаник, уже седая, в летах, в свое время была одной из заметных деятельниц «Армянского прогрессивного союза». Неутомимая, энергичная — такой знали ее в те давние годы. Сейчас она остепенилась, хотя ее волевое лицо говорит о сильном характере. Алис, жена старшего сына, рыжая, с ясными, прозрачными глазами, представляет мне Андраника Шагиняна:
— Пожалуйста, познакомьтесь, мой муж…
— Перед тем, как стать твоим мужем, он был моим сыном, — мгновенно обрывает ее Шушаник, и я сразу вижу, из какого крутого материала скроена эта «свекруха».
Андраник «перед тем, как стать мужем», во время второй мировой войны вместе с братом служил в авиации, а до этого учился в американском колледже. А еще до этого родился в Ереване. Его отец, уроженец Вана, в 1915 году вместе с беженцами добрался до Еревана, там и женился. А потом с группой западных армян переселился в Америку. Здесь стал переплетчиком, а затем открыл маленькую мастерскую — типографию с двумя-тремя машинами. Вечерами, после работы, их дом становился клубом. Приходили друзья, родственники. Сам глава семьи Вагаршак-ага, высокий, плечистый, был еще полон Ваном, песнями, сказаниями, красно-розовым кипением его персиковых садов. Сыновья-школьники Андраник и Геворг, один на скрипке, другой на ванском бубне — дапе, с Жаром подыгрывали песням отца. И стандартный широкооконный домик в штате Нью-Джерси превращался в дедовскую горницу, где в далекие годы гремела лихая пляска айгестанских парней и откуда разносились песни по ночным притихшим улицам Вана.
Сейчас Андранику сильно за пятьдесят, он, как и отец, высокий, статный, похожий на него лицом, но уже другой, «цивилизовавшийся». За ужином он сидит чинный, официальный, однако немного погодя, когда застолье разгорелось, когда и гости, и все сидящие решили дать волю своему «исконно ванскому», к нам присоединился и Андраник. И как присоединился! Он знал все венские песни, шутки-прибаутки. Наша эрудиция была уже на излете, а Андраник с братом все еще пели, выкапывали, выуживая из памяти, все новые и новые строки и строфы.
— Это все отец! — хвастает Андраник.
Итак, мой первый вечер в Америке оказался таким армянским за все время пребывания там и таким привычным, что, когда мы вышли из ресторана и на меня навалилась громада города, я на миг опешила — только сейчас сообразила, где мы.
Сели в машину, и, несмотря на усталость, я решила хоть чуточку «подегустировать» Нью-Йорк. Мы проехали по Бродвею, Рокфеллер-центру, Медисон-авеню, сделали остановку в Линкольн-центре, на площади Метрополитен-опера. Но даже эта легкая «дегустация» заняла около часа. Когда мы вернулись, я с удивлением обнаружила, что Шагиняны ждут меня в вестибюле гостиницы. Живя в пригороде, они должны были бы первыми отправиться домой.
— Мы решили, что тебя не следует оставлять одну, хотим захватить с собой.
— Почему? — недоумевала я. — Ваш дом за городом, а я хочу жить в центре.
— Наши озабочены, — объясняет Шушаник, — как ты будешь здесь одна ночевать?
— Да я всю жизнь ночую одна, что может случиться?
— Да, но…
— Опасаетесь за свои девять тысяч? — острю я, — Ну-ну, не сквалыжничайте!
Потом только я узнала, на чем зиждились опасения Шагинянов. Гостиница «Мэк Алпин» в последние годы стала чем-то вроде пансионата, где в основном жили негры. Мне не сказали об этом, но если бы даже и сказали, вряд ли это внушило бы тревогу. Это чисто американский «комплекс», и мы, слава богу, далеки от него…
Видя, что переубедить меня нельзя, Шагиняны распрощались, оставив свои номера телефонов.
— Если нужно, — сказала Шушанйк, — позвони Андранику, место его работы близко от гостиницы.
— Пусть тогда он приедет утром, позавтракаем вместе, — обрадовалась я.
— Андраник, сможешь?
— Что ты, мама! А кто за меня будет работать?
Я смекнула, что мое предложение на какие-то полчаса оставить работу и позавтракать со мной для него так же невероятно, как если бы я вдруг пригласила его завтра утром отправиться в межпланетное путешествие.
Что греха таить, мне, человеку из Армении, привыкшему к несколько иным нравам, странным показался в первую минуту этот категорический отказ. Ведь Андраник владелец типографии, вроде бы сам себе голова. И какие-то полчаса! Но… как говорится, дружба дружбой, а служба службой. Правда, иногда, может быть, и стоило быть чуточку поменьше «службистом».
Начиная с того дня, как дела перешли в руки сыновей, маленькая мастерская Вагаршака выросла в довольно крупное предприятие, которое имеет несколько этажей, ультрасовременное оборудование, около трехсот рабочих.
Мы обошли все этажи. Андраник с превеликим удовольствием демонстрировал машины, новейшие способы печатания, показал свой кабинет и просторную гостиную-приемную — все должно быть в полном ажуре, и реклама, и сервировка на приемах, чтобы снискать уважение заказчиков к фирме.
Был конец декабря, канун Нового года.
Рабочий день кончился, люди собрались отметить праздник и выпить. Тут я впервые увидела американских рабочих: хорошие, приветливые парни в синих комбинезонах, веселые, уже чуточку под градусом. И нас пригласили принять участие в новогоднем празднестве. Андраник нехотя подошел, взял бокал, весьма сдержанно пожелал всем удачного Нового года и быстро отошел. Я же пустила в ход фразу, выученную мной в те дни по-английски:
— Хеппи нью ир (счастливого Нового года)!
— Хеппи нью ир, хеппи йью ир! — живо откликнулись в ответ мне.
Мы еще не вышли из цеха, как я не удержалась!
— Ай-ай-ай, что же сталось с вами, с такими прогрессистами? Где же ваш хваленый демократизм?
— Тс-с-с! — резко одернул меня Андраник. — Среди них есть армяне, услышат.
— Да, видимо, армяне армянам рознь, — поддела я своего респектабельного спутника.
Уже стемнело, когда мы выехали в Нью-Джерси, домой к Шагинянам. Андраник сидел за рулем. Включил мотор, нажал кнопку, и в обтянутый мягкой кожей салон американской машины вдруг ворвались возгласы, смех, хоровые народные песни, ритмичный перестук каблуков и хоровода. Ванская дедовская горница словно перекочевала сюда. Заводилой в хороводе снова был отец, он вел всех за собой, подпевал, а другие вторили ему. Время от времени в пение включался и Андраник, сидящий за рулем, подтягивая в лад со всеми на чисто ванском диалекте. И я тоже включалась.