Слушаю Шагана Натали, и мне кажется — с каждой минутой распутывается жёсткий клубок морщин на его лице, а закаленный в лютом горне, затвердевший сплав расслаивается, и в душе его оживают вновь поэтичность, романтика, доброта…
Шагану Натали уже под девяносто. Ноги не подчиняются ему, подчиняются руки. Все еще пишет. Вокруг него кипы книг, бумаги, рукописи, письма — пожелтевшая, сухая солома от зеленого разнотравья минувших лет. А сколько еще осталось в душе под снегом, какие горести и разочарования…
— С Дашнакцутюном у меня все порвано. С того самого дня, когда я узнал, что они вкупе с наследниками Талаата считают своим врагом Советскую Россию. Я восстал тогда против них, покончил с ними.
Он показывает мне толстую рукопись, в которой удивительно четким, ровным почерком занесена его долгая, неровная, вся в ухабах, жизнь.
При прощании глаза старика затуманились, голос прерывается.
— Доброго пути тебе… А я уж больше не увижу Армению, Ереван, друзей… Как это случилось с Паруйром Севаком? Как рано, как бессмысленно рано ушел он от нас… Когда вернешься, поклонись от меня его могиле.
На улице уже сумерки, дождливые сумерки. По булыжной, сбегающей вниз улочке текут ручейки, грустно и пустынно вокруг. Когда наша машина сорвалась с места, я последний раз оглянулась. на этот маленький домик. Там, в том домике, в глубоком кресле, с пушистым клетчатым пледом на коленях, остался дорогой мне человек, которого, я знаю, видела последний раз.
В одном месте — дорогие люди, в другом — дорогие могилы, в третьем — дорогие воспоминания; все они разбросаны, рассеяны, все ждут тебя, входят в твое сердце, требуют от него свою частицу… До чего же разветвлены, до чего неохватны меридианы нашей души!
19 мая, Егвард
Во время своей поездки я почти во всех городах встречалась с васпураканцами — выходцами из трех мест, где жили мои родители, земляками из Вана, где родилась бы и я, если бы…
В те годы самым густонаселенным городом Армении был Ван — первая столица древнего Урартского государства, называвшаяся тогда Тушпа — Тосп. В сентябре 1914 года по специальному указу из Стамбула праздновалось четырехсотлетие с того дня, как османская Турция захватила Ван. Но даже в те мрачные столетия османского господства Ван и его губерния — Васпураканский край — сумели сохранить свое национальное лицо. В Васпуракане прочнее, чем в других местах, армяне привязались к земле, сажали сады, сеяли пшеницу, разводили пчел. Слава знаменитых ювелиров Вана докатилась до Петербурга, Парижа, Лондона, доплыла до Америки.
Еще в семидесятых годах прошлого столетия настоятель Варагского монастыря Хримян Айрик открыл школу, типографию и стал издавать журнал «Арцив Васпу-ракани» («Орел Васпуракана»), страницы которого были той первой бороздой, где пустило ростки зарождающееся национально-освободительное движение. Ван стал центром армянской общественной деятельности. Вот почему он находился под неусыпным надзором властей. Там строили тюрьмы и казармы, время от времени «профилактически» устраивали погромы.
…Началась первая мировая война. Турция включилась в блок против России. И так как армянские земли находились под владычеством двух противоборствующих государств — Турции и России, на фронтах лицом к лицу столкнулись «русские» армяне и «турецкие». Это вдвойне осложнило ситуацию.
Правительство Турции предъявило армянам требование: помимо общей мобилизации создать добровольные отряды и бросить их против русских. Армяне же, которые связывали с Россией надежду на свое освобождение, не пошли на это. Младотурки заклеймили их «предателями» и под этим предлогом начали осуществление своей давнишней программы геноцида. Хитро, тщательно продуманная механика уничтожения предотвращала любые попытки сопротивления. Однако, невзирая на все уловки, там, где была хоть малейшая возможность, люди вставали против врага, обороняя свою жизнь и достоинство. Так было в Муса-Даге, Шапин-Гараисаре, Шатахе, Урфе, Ачне и прежде всего в Ване, где события развернулись раньше, чем всюду, так как город находился невдалеке от русской границы.
Кольцо крови и пламени постепенно сжималось вокруг Вана. С центром мятежного духа власти решили рассчитаться как можно быстрее, в течение суток: могут подоспеть русские. Губернатор Вана Джевдет, вероломный и жестокий, уже исподволь пополнил казармы солдатами, затребовав их с фронта. В те же дни, чтобы окончательно сломить сопротивление, он приказал всем мужчинам в городе от восемнадцати до пятидесяти лет явиться в губернаторство и как фортификационных рабочих призвал в армию.
Вожаки ванцев хотя и догадывались о подоплеке этого приказа, но все же еще надеясь — авось удастся «кончить миром», — поставили Джевдету пять сотен молодых людей.
Ясность наступила во всей ее безнадежности, когда Джевдет пригласил к себе двух виднейших общеизвестных деятелей Вана и со свойственным ему коварством повернул дело так, что домой они уже не вернулись… Те самые, кому за два дня до этого он же нанес «пасхальный» визит и заверил, что все конфликты уладятся…
Скорбь, страх и ярость охватили людей. Город в те дни напоминал вулкан, который вот-вот извергнется, уже несколько дней, как прервана была связь между двумя районами Вана — Центром и Айгестаном. Турецкие кварталы, расположенные между ними, забиты были аскерами. Армяне тоже заняли оборонительные позиции.
Седьмого апреля на рассвете несколько крестьянок из деревни Шушанц случайно проходили мимо укреплений. Аскеры бросились на них и поволокли к себе. Увидевшие это из своих окопов двое армян двинулись на выручку женщинам и тут же были скошены пулей.
Так началась Ванская эпопея.
Это столкновение на окраине города, среди проснувшихся апрельских садов, жаждущих солнца виноградников, как бы символизировало противостояние двух неравных сил — злой воли деспотизма и такого естественного человеческого стремления защитить свой очаг, свой клочок земли, свою честь, своих детей.
О том, что эта отчаянная борьба за жизнь была лишь вынужденным ответом на угрозу истребления, что армяне изо всех сил пытались предотвратить бессмысленное кровопролитие между соседями, которых вскормила и вспоила одна и та же земля, красноречиво свидетельствует воззвание, направленное в те дни турецкому населению Вана. В нем сказано:
«Турецким соотечественникам!
Кровожадный властолюбец Джевдет, ввергнув нас в бедствия войны и пролив кровь почти десяти тысяч наших солдат, тщится сегодня это злодеяние залить кровью ванцев. Но, по его же словам, он здесь только гость и «владеет лишь одним конем». В роковую минуту, залив нашу землю кровью, он оседлает коня и ускачет прочь. Чтобы срубить ветку дерева, он подрубает его под корень. Одна из веток этого дерева — вы. Упадет дерево — упадут все ветки. Если вы примете участие в этой нечестной войне, вы поможете тому, чтобы между двумя нациями разверзлась пропасть. Скажите Джевдет-бею, что правительство может быть свергнуто, но народы, населяющие эту землю, останутся. Скажите, что он приезжий. А мы всегда жили и должны жить здесь. Требуйте, чтобы он покинул нашу губернию, снял оборону и немедленно приостановил действия. В противном случае будет поздно…»
Это воззвание всевозможными путями доставили в турецкие кварталы. Однако так велик был страх перед Джевдетом и так густ дурман гашиша магометанских проповедников, что робкие проявления сочувствия некоторых турецких семей не смогли изменить предопределенный ход событий.
Тридцать дней непрестанно громыхали орудия, рвались снаряды, обрушивая свою смертоносную начинку не только на окопы, но и на мирные дома и сады, на женщин и детей. Тридцать дней непрестанно сражался Ван, сражался всем, что имел под рукой, — винтовками, охотничьими ружьями, пистолетами, бомбами-самоделками, камнем, кирпичом, кулаками, спасительной смекалкой, — сражался школьным оркестром «Фанфар», гимном «Наша родина», круговым воинским танцем, преодолевающим страх.