И в самом деле, то, что нам привелось увидеть… Но в общем подобных мест и впрямь лучше не знать.
Я хоть и поверхностно, разумеется, но имела какое-то представление об американской «индустрии развлечений». Из всего, что я повидала такого в этой поездке, мне более или менее запомнилось чикагское кабаре «Шестиугольник». Танцовщица, исполнявшая «танец живота», — только это был не танец, а некое лишенное всяких эмоций моторизированное вибрирование, — двигалась по краю сцены, в самой непосредственной близости от уже порядком хвативших зрителей. Сцена была совсем низко, и сидящие за столиком мужчины, не стесняясь в выражениях, приподнимались и совали ей за переливающийся лифчик из парчи свои пропотевшие доллары. Зрелище было по-американски «конкретно» и без сантиментов. Восточные танцовщицы, которые довели «танец живота» до искусства, были бы оскорблены американскими «нововведениями»…
Но та мерзость, на которую мы попали с Марго в том самом кинотеатре Сан-Франциско, за гранью всяких эпитетов. Это было вне любви, вне страсти, вне стыда, даже вне похоти и тому подобных, все-таки человеческих чувств. А если уж употреблять слова «стыд», «стыдиться», чтобы определить психологическое состояние человека, то их следует отнести прежде всего не к тому, что ты видишь на экране, а к самой мысли, что человек способен подобное, чему и имени нет, преподнести как «искусство», воплотить, заснять, выставить напоказ…
Есть в Сан-Франциско еще одно прогремевшее варьете, которое там считается уникальным пристанищем искусств. В отличие от кинотеатра, где мы побывали накануне, где в огромном зале сидело всего человек восемьдесят, здесь зал был набит битком. Женщины, мужчины, молодые, старые — в общем все, как в обычном театре. А необычное было только на сцене. Полуобнаженные девицы из кордебалета исполняли и классические, и современные танцы. Певица в длинном платье, с обнаженными руками пела арии из опер и романсы. Полная, крупная женщина с копной рыжих волос рассказывала остроумные истории, зал смеялся, аплодировал. Все было честь по чести. И вдруг в конце представления танцовщицы скинули с себя лифчики вместе с бюстами, певица — свое длинное платье, толстуха юмористка — нежный тюль, прикрывающий глубокое декольте. Все сорвали с головы женские парики — из-под всего этого на свет божий предстали крепкие мужские, подтянутые тела, мускулистые руки и ноги. Одним словом, Евы вдруг заговорили низкими мужскими голосами, ухмыляясь во весь рот — то ли над зрителем, то ли над собой…
Мы сидели прямо у сцены, и даже отсюда, из такой близи, невозможно было представить себе, что это были мужчины, настолько изящны и женственны их движения, так естественно по-женски они кокетливы. Но в конце концов все это зрелище вызвало смешанное чувство — в нем было и удивление, и жалость, и буквально физическое неприятие.
6 июня, Ереван
Хотя Урартийская крепость царя Аргишти, находящаяся на юго-восточном холме города, и свидетельствует о том, что Еревану 2750 лет, тем не менее это один из самых молодых городов мира. Ведь Ереван стал Ереваном только в последние пятьдесят лет. Несмотря на это, в городе много памятников, обелисков, скульптур. Один приезжий журналист написал о Ереване, о городе, который насчитывает уже восемьсот тысяч жителей, что улицы его по-домашнему уютны, что они — как холл в огромной квартире, как интерьер.
Среди ереванских памятников есть один, у которого своя особая биография. В саду, расположенном между улицами Теряна и Абовяна, словно растут из земли, поднимаются вверх две белые мраморные руки, тянутся друг к другу для пожатия…
— Что это? — интересуется каждый, кто видит это впервые.
И ереванцы с гордостью отвечают:
— Это нам прислали из Каррары. Каррара и Ереван — города-побратимы. Мы им послали старинный хачкар — крест-камень, — а они нам эти руки… Вы, конечно, знаете, что из каррарского мрамора сам Микеланджело ваял свои статуи.
Наверное, на свете много городов-побратимов, но в нас живет простодушное желание во всем видеть еще больше, чем есть. Тянущиеся друг к другу руки мы уже сливаем в крепком рукопожатии. Ведь земля наша веками тосковала по братскому рукопожатию, по искренности, по дружбе…
Эту нашу склонность к преувеличению очень быстро раскусил известный итальянский писатель Альберто Моравиа. Он пробыл в Армении всего два-три дня, держался суховато, можно сказать, даже сурово, — словом не «по-итальянски». Однако, вернувшись в Италию, написал об Армении очень тепло. Все в этой стране воспринимается через ее внутреннюю суть, говорит Моравиа, все в ней имеет двоякий смысл, даже обычный коньяк, который для любой другой страны лишь напиток, полученный из винограда, для армянина свидетельство силы и энергии родной земли…
В гостинице «Ани» Армянское общество по культурным связям с заграницей устроило прием в честь делегации губернаторов автономных областей Италии во главе с сенатором Джеразио Адамоли. Прием этот завершал проводившуюся в Армении «итальянскую неделю», в течение которой в кинотеатрах шли итальянские фильмы, в библиотеке имени Мясникяна была выставка итальянской литературы, в Доме художников можно было в эти дни ознакомиться с изобразительным искусством Италии, в детской картинной галерее — с выставкой «Италия в рисунках армянских детей». Словом, были самые разные встречи, выставки, приемы.
Я вошла с опозданием, когда имеющий «двоякий смысл» армянский коньяк уже воспользовался своим прямым смыслом, подогрел и без того горячую итальянскую кровь, когда все смешалось, — музыканты и гости, танцующие и не танцующие, когда стерлись не только протокольные точки и двоеточия, но даже и запятые. Чопорные, казалось бы, дипломаты с упоением включились в буйный, запыхавшийся ритм твиста…
Сказать, что подобные встречи редкость для нас, неверно. Каких только премьеров и королей, представителей дипломатического корпуса и государственных деятелей не принимала Советская Армения! А все-таки каждый раз заново радуешься… Вот и теперь, глядя на этих разгулявшихся итальянцев, я думала: добро пожаловать в Армению, друзья, вы все время повторяете, что чувствуете себя тут как дома. Да, мы вроде бы схожи и нравом, и историей. Вернее, началом истории. А потом века по-разному распорядились нашей судьбой. Но не стоит омрачать сегодняшнее веселье грустными воспоминаниями о давних временах. Лучше будем делиться радостью. Нам приятно, что ваши архитекторы колесят по Армении, чтобы заснять наши монастыри, хачкары, мосты, караван-сараи, и все эти фотографии, можно сказать даже с неким благоговением, издаются у вас. Итальянские архитекторы так же, как и мы, верят в то, что камни, будь они даже разбиты, изранены, все равно метрика народа, свидетельство его рода и племени.
А то, что коньяк наш крепок и он «не просто коньяк», так же как здание нашей Оперы не просто здание, а Арам Хачатурян не просто композитор, и его «Танец с саблями» не только стремительность ритма, — все это стало ясно нашим итальянским гостям на премьере балета «Гаянэ», еще до этого приема.
Балет был на диво праздничным. Вилен Галстян — и автор либретто, и постановщик — исполнял главную роль. Исполнял ее вдохновенно, с присущим ему даром соединять пластичность с силой и мужественностью. Классический сюжетный треугольник обрел новые краски. Любовь, ревность, ярое полыхание зла и в конечном счете победа добра и красоты. Новая постановка была и оформлена по-новому. Талантливый Минае Аветисян внес в двадцатый век ритм и краски старинных армянских миниатюр, сообщил им стремительность и напор этого века. А музыка была все той же — все те же летящие, искрометные звуки «Танца с саблями». И вдобавок ко всему в одном из кресел амфитеатра сидел сам Арам Хачатурян, поседевший, погрузневший под натиском лет.
В конце спектакля все смешалось: сцена слилась с залом, по залу прокатилась волна оваций и на гребне своем подняла, понесла взволнованного Арама Хачатуряна. Сколько таких мгновений было в его жизни! Если сложить их, получатся дни, месяцы, годы. Одного из тысячи таких мгновений достаточно, чтобы осветить им всю биографию человека. И вот ведь — одному досталось столько. Так и бывает! Природа свои дары не делит поровну, поэтому и оценка этих даров тоже не бывает равной. Скажем и то, что в судьбе человека искусства огромную роль играет время. Можно явиться на этот свет с большим талантом, но явиться не в свое время — либо ранее, либо позже. В таком случае не состоится встреча таланта со временем — та чудотворная встреча двух зарядов, of которой рождается молния. «Искра божья» Хачатуряна сверкнула в доброе время, когда народ наш, оправившись от потерь, испытывал радость возрождения. И Хачатуряну выпало воплотить в звуки дух этого возрождения, высвободить из-под многослойных веков народного горя ждущую своего часа буйную радость, точно так же, как Мартиросу Сарьяну вызволить из этих веков зеленые и праздничные пурпурные краски, Чаренцу слить с движением «неистовых толп»[42] священное горение своего слова, А. Таманяну вновь водрузить на колонны рухнувшие капители Звартноца…