Мы с Данди не произносили ни слова, зачарованные его рассказом.
— А в чем проявлялась его жестокость? — задала я свой главный вопрос. — Он бил тебя? Или твою мать? Она ездила с вами?
Джек наклонился так, чтобы мы с Данди могли взвалить декорацию ему на спину. Он отнес ее к фургону и оставил там, потом вернулся.
— Он никогда не поднял бы на меня руку, — ответил он. — И пальцем не тронул бы мою мать. Но она не верила в него. Мы оставили ее с тремя ребятишками и ушли из деревни. Он обучил меня скакать на лошади. Мне было всего пять или шесть лет, и это оказалось нетрудно. В конце лета мы вернулись домой. И весной опять отправились в путь, на этот раз все вместе. Это был отличный сезон. В тот год был хороший урожай, и у всех водились деньги. Мы даже смогли купить этот фургон. Мама продавала билеты, а малыши торговали булочками, которые она пекла. Мы зарабатывали хорошие деньги.
Он опять замолчал.
— А что дальше? — торопила его Данди с ответом.
— Что, что, — пожал он плечами. — Мама была только женщина. Отец увидел Сноу и захотел купить его. А она хотела, чтобы мы вернулись обратно в деревню. Они спорили об этом день и ночь. Мама ничего не понимала в делах. Тогда она сказала отцу, что беременна и что они не могут позволить себе купить лошадь.
— А что твой отец? — спросил я.
— Он оставил ее, — хмуро бросил Джек. — Это случилось около Эксетера, а наш дом — возле Плимута. Я не знаю даже, сумели ли они добраться домой. Он взял все деньги, купил Сноу, и на следующий день мы уехали. Мама плакала и просила взять их с собой, но он просто проехал мимо. Она попыталась забраться на ступеньки, но он столкнул ее. Она шла за нами примерно милю, но потом они отстали, так как малыши не могли идти так быстро. Они все звали и звали нас, но мы не остановились.
— Ты когда-нибудь позже встречался с ней? — спросила я, пораженная до глубины души.
Эта рассчитанная жестокость была страшней пьяных выходок отца. Он никогда бы не бросил Займу, что бы она ни натворила. Он бы никогда не столкнул нас с Данди со ступенек.
— Никогда, — безразлично отозвался Джек. — Если мой отец мог так поступить со своей женой, которая родила ему четверых детей и была беременна пятым, то сами понимаете, что он может сделать с вами двоими.
Я молча кивнула, но Данди была разгневана.
— Это ужасно! — воскликнула она. — Как он мог так поступить? Ведь она не сделала ему ничего плохого!
— Он считал, что она поступает плохо, — отозвался Джек из глубины фургона. — Для меня этого достаточно.
Данди хотела еще что-то сказать, но я тронула ее за руку и отвела в сторону.
— Я не могу поверить в это, — тихо проговорила она. — Роберт кажется таким добрым.
— А я могу, — возразила я. Я всегда обращала внимание на безоговорочное послушание Джека, было видно, что он очень боится отца. — Так что старайся не сердить его, Данди. Особенно в Уорминстере.
— Я не собираюсь оставаться без денег и крова, как его жена, — кивнула она. — Лучше умереть.
И опять я почувствовала эту странную дрожь.
— Не говори так, — попросила я. — Мне страшно.
— Хорошо, мисс Предчувствие, — рассмеялась она. — Куда нести эти ведра?
К вечеру мы уже были готовы. Джек собирался ехать на Сноу, так как слишком берег его, чтобы привязывать вместе с другими лошадьми позади фургона. Он предложил скакать на нем мне, но я отказалась. Если можно отдохнуть, то почему бы и не сделать этого.
— О чем ты мечтаешь, лежа в постели, Меридон? — Джек накрыл мои пальцы своей ладонью. — Может быть, о том, кто снимет с тебя эти смешные брюки и станет говорить, как ты прекрасна? Может быть, ты мечтаешь о чистой постели и теплой комнате, где я буду с тобой? О чем ты думаешь?
Я высвободила пальцы и взглянула ему прямо в глаза.
— Нет, — спокойно ответила я. — Я мечтаю совсем о другом. Во всяком случае, не о тебе.
Его лицо потемнело от обиды.
— Ты всегда говоришь это мне, — пожаловался он. — Ни одна девушка не обижала меня так, как ты.
— Вот и ступай к ним, — посоветовала я. — Со мной ты зря тратишь время.
Он повернулся на каблуках и резко отошел от меня. Он не вернулся обратно в освещенный фургон, и, когда я пошла отнести лошадям сено, я наткнулась на него. Он стоял, прислонившись к стене, и о чем-то думал.