— Во всяком случае, я должна там побывать, — повторила я себе.
У меня были три маленькие радости, делавшие сносной жизнь беззащитного цыганского ребенка с отцом, который ничуть не заботился о своем потомстве, и с мачехой, которая заботилась о нем еще меньше. Первой из них была Данди, моя двойняшка, с которой мы были тем не менее ничуть не похожи. Второй — лошади, которых мы дрессировали и затем продавали. И третьей — сны о Вайде.
Если бы не Данди, мне кажется, я бы уже давно сбежала отсюда. И к нынешнему жаркому лету 1805 года, когда мне исполнилось пятнадцать, меня бы уже давно здесь не было.
К лету, когда я впервые восстала против отца.
В тот день мы должны были дрессировать пони для езды под дамским седлом. Я считала, что лошадь еще не готова к этому, а отец настаивал на своем. Всякий увидел бы, что лошадь совсем еще не объезженная. Но отец поставил ее на корду два или три раза, она пошла хорошо, и он велел мне начать ее объезжать. Данди он не мог приказать это. Она просто улыбнулась бы одной из своих дразнящих медленных улыбок и сбежала бы на целый день, засунув мимоходом в карман корку черствого хлеба и кусок заплесневелого сыра. Но домой она вернулась бы с тушкой украденного цыпленка, и это спасло бы ее от битья.
Поэтому мне было приказано скакать на этом пони, слишком молодом для дрессировки и слишком пугливом для седла.
— Он совсем не готов, — попробовала я настоять на своем.
— Готов, — отрезал отец. — Садись.
Я внимательно посмотрела на отца. Вчера он страшно напился, и его сегодняшняя бледность и красные веки свидетельствовали о том, что у него нет никакой охоты стоять под полуденным солнцем с игривым пони на поводу.
— Давай я потренирую его, — предложила я.
— Ты будешь скакать на нем, — оборвал он меня. — И не учи меня, сучка.
— К чему такая спешка? — поинтересовалась я, на всякий случай отступая от него подальше.
— У меня есть для него покупатель, — последовал ответ. — Один фермер хочет купить его для своей дочери. Но он должен быть готов к следующей неделе.
— Ну так я и приготовлю его к следующей неделе, — опять предложила я, — а сегодня повожу его на корде.
Отец искоса взглянул на меня и позвал: «Займа!» При этом крике из фургона выскочила моя мачеха и выжидающе остановилась.
— Иди подержи ее! — сказал он мне, кивнув на лошадь. — Я хочу воды.
И он пошел к телеге. Я как дура стояла и ждала, пока он пройдет мимо меня. Но, едва поравнявшись со мной, он резко бросился на меня и заломил мне руку за спину с такой силой, что я даже услышала, как затрещала кость.
— Немедленно садись на пони, — прошипел он мне в ухо, — или я так выпорю тебя, что ты не сможешь сидеть ни на нем, ни на чем другом целую неделю.
Я попробовала вырваться, но безрезультатно. Моя мачеха стояла, ковыряя в зубах и наблюдая эту сцену. Она никогда не вступалась за меня, беспокоясь только о себе, чтобы мои крики не разбудили ее собственного ребенка.
— Ладно, сяду. — Я посмотрела на отца взглядом таким же каменным, как и у него. — Но он тут же сбросит меня. Я опять сяду, и он опять сбросит. Мы так ничего не добьемся. Если б у тебя в голове было столько мозгов, сколько в желудке пива, ты бы понял это.
Прежде я никогда не разговаривала с ним так. От страха у меня даже заболел живот. Отец не сводил с меня глаз.
— Садись на лошадь, — повторил он.
Ничего не изменилось.
Он подвел ко мне пони, я выждала мгновение и прыгнула в седло. Едва почувствовав мою тяжесть, бедная лошадка взбрыкнула, как коза, и замерла, дрожа. Затем, будто поняв, что ее свободе пришел конец, она встала на дыбы, вырвав поводья из рук отца. Этот дурак, конечно, выпустил их, и теперь пони была предоставлена полная свобода. Я скрючилась на его спине, вцепившись в гриву мертвой хваткой, а он принялся скакать, то наклоняя голову вниз и вскидывая задние ноги, то становясь на дыбы и колотя воздух передними копытами, в попытках избавиться от меня. Мне ничего не оставалось, кроме как держаться за гриву пони и надеяться, что отец сумеет схватить поводья и придержать его, пока я не слезу. Я видела, что отец уже приближается к этому норовистому животному, но тут пони резко отпрыгнул в сторону, я не удержалась и тяжело рухнула на землю.
Лежа на боку, я инстинктивно пригнула голову и увидела, как в дюйме от меня просвистело тяжелое копыто, потом испуганный пони унесся на другой конец поля. Отец бросился за ним, даже не посмотрев в мою сторону. Мачеха по-прежнему занималась своими зубами, безучастно глядя на меня. Когда я по ночам плакала, оттого что никто на свете не любит меня, это не были страхи нервного ребенка. Это была горькая правда.