Он смотрел на меня, наклонив голову, словно бык, собирающийся метнуться на меня и вскинуть на рога.
– Думаете, – произнес холодно и веско, – не скажу?
– Как раз наоборот, – воскликнул я. – Все помним, какое ликование у простого народа вызывала картинка, когда солдаты выталкивают в шею из зала заседаний всяких там интеллигентных министров культуры, экономики и просвещения. Зачем они простому народу и Красной Армии?.. Действуйте, Верховный Диктатор!.. Как сказал великий Мао, винтовка дает власть!
Я поклонился, бодро поднялся из кресла и направился в сторону выхода. Сердце колотится, я взбешен и унижен, но какая-то подлая часть души ликует: ну вот и всё, вернешься в свой кабинет, продолжишь заниматься только наукой, всё хорошо, всё спокойно, зачем тебе эта грязь политики…
Палаш оставался неподвижен, сердце мое колотится, что-то не так, он молчит, я уже готов переступить порог…
…и тут оба десантника, резко сдвинувшись, загородили мне путь, явно получив нужный жест от министра, они же в зоне боевых действий обмениваются жестами, а у нас сейчас идет жестокий бой с применением тяжёлой артиллерии, пусть пока и невидимой.
Стараясь не показывать виду, что с облегчением перевел дух, я картинно обернулся, вскинул брови.
– Что, я уже арестован?.. Вы поспешили, господин диктатор. Я ещё ни одного приказа не успел отдать, так что придется поискать, за что меня повязать и на дыбу. Или придумаете?
Он смотрел на меня всё тем же злобным и немигающим взглядом.
– Сядьте, Константин Васильевич. Не заставляйте сомневаться в вашем ай-кью.
Я вернулся к столу, но не сел, оперся одной рукой на спинку кресла.
– Объяснитесь, господин военный министр.
Он сделал отметающий жест.
– Да всё вы понимаете. Садитесь, давайте поговорим. Нечего меряться, страна в опасности.
Я медленно сел, старательно показывая, что сажусь лишь потому, что сам это изволю, хотя мне этого не хочется, интеллигенция не терпит давления, поднял на него спокойный взгляд интеллигента на человека с ружьем.
– Говорить с субъектом права, в руках которого, как в песне, винтовка?
Он поморщился.
– Политик должен уметь разговаривать со всеми. А вы уже политик.
– А вы?
Он вздохнул, сказал зло:
– Министр обороны не может не быть политиком. Вы же понимаете, отказываясь работать с нами, вы наносите вред стране!
– Напротив, – возразил я. – Отказываясь работать с вами, я наношу и причиняю пользу стране.
В его взгляде всё больше нарастает злость, даже крылья носа начали подрагивать, сказал с нажимом:
– Полагаете, военные не могут навести порядок в этом хаосе?
– Полагаю, – ответил я ровно, – время силовых захватов власти прошло. Они и раньше ничем хорошим не заканчивалось, это знают даже грузчики. Сейчас это виселица для захватывателей и большой урон стране, где такое случилось. Ну, виселица вам не страшна, вы же герои, но вред стране… как на это?
Он рассматривал меня пристально, словно выбирал в какой глаз всадить пулю.
– Вы о том, что простого народа вымерло процентов восемьдесят, а высоколобых только пятнадцать?
– И это тоже, – согласился я. – Но как добавочный фактор. Подумайте, хоть одна страна в мире признает ваше правительство?.. Разве что Саудовская Аравия… но и та вряд ли. Силовой захват власти не понравится даже султанам… Россия мгновенно окажется в кольце санкций! И не тех картонных, что прежде, а настоящих.
Он сказал с нажимом:
– Я же сказал, вы остаётесь президентом…
– Который исполняет ваши приказы? –уточнил я. – Господин Верховный Диктатор, давайте не ломать комедию. Либо арестовывайте меня и президиум партии трансгуманистов, предлог найдёте, либо я пошел домой кормить рыбок и выращивать капусту, а вы тут покажите всю мощь вашего армейского интеллекта.
Я начал приподниматься, он рыкнул:
– Сядьте!.. Страна на краю пропасти, а вы ломаете комедию!
Часть 2 Глава 4
Глава 4
Я добавил в голос высокомерия интеллигента, что умрет, но от убеждений не отступится:
– Генерал, командовать будете своими солдатами.
Он поморщился.
– Да не цепляйтесь к словам! Повторяю, страна в опасности!.. Вам не кажется, что пора вводить военное положение… а не это, ну, трансгуманистические танцы?
Я с подчеркнутой неохотой опустился в кресло, на лице всё ещё «Платон мне друг, но истина дороже», что умно и красиво, но в жизни политика наивно и глуповато, сказал миролюбиво: