В 1962 году квартал Хелл'с Китчен между Тридцать седьмой и Пятидесятой улицами, где тогда располагался Мэдисон-сквер-гарден, слыл неблагополучным. Веком раньше это место представляло собой дикую свалку, куда в поисках пропитания забредали свиньи и козы. Здесь устраивали кровавые разборки банды ирландских гангстеров, затем эту зону облюбовали изгнанные из Гринвич-Виллидж чернокожие. Ходит байка, что однажды полицейский, наблюдавший за особенно яростной уличной дракой, сказал напарнику: «Здесь горячо, как в аду». «А это и есть адская кухня» (Hell's kitchen), — ответил тот.
В последний раз публика видела Мэрилин в Гардене семь лет назад — тогда она в своем черном корсете появилась верхом на розовом слоне. На сей раз на ней было жемчужное платье, подогнанное точно по фигуре здесь же, за кулисами. Целый день она репетировала свое «С днем рожденья!» («Happy Birthday»), которое с каждым повтором становилось все горячее и сексуальнее. Помимо традиционного праздничного приветствия она собиралась произнести небольшую юмористическую речь, сочиненную бродвейским либреттистом Ричардом Адлером:
«Спасибо, господин президент!
За все битвы, которые вы выиграли,
За то, как вы управляете Соединенными
Штатами Воровства,
За то, что вы решаете тонны проблем,
Мы говорим вам спасибо — тысячу раз!»
Ну вот, пора. Она, как всегда, немного опаздывает. Через минуту она всколыхнет всю адскую кухню и заставит охнуть 15 тысяч зрителей, заполнивших скамьи. Она залпом выпивает последний бокал шампанского, набрасывает на плечи горностаевую накидку, делает глубокий вдох и выходит под свет прожекторов. На сцене Питер Лофорд объявляет: «Господин президент! The late Мэрилин Монро!» Поразительный конферанс! Фразу можно перевести как: «Господин президент! Вот и опоздавшая Мэрилин Монро!», а можно и как: «Господин президент! Вот и покойная Мэрилин Монро!» Одним движением она сбрасывает с плеч накидку. Бликами света вспыхивают жемчужины на платье. Весь ее силуэт словно плывет в окружении потустороннего молочно-белого переливающегося облака. Она похожа на призрак. И вдруг призрак делает небольшое движение — короткое, сухое, неожиданное и гениальное. Как мальчишка, запускающий в школьном дворе шарик, Мэрилин легонько постукивает по микрофону. Зачем? Проверяет звук. Будто бы. На самом деле — нет. Просто она показывает залу, что держит их всех, собравшихся здесь, и чем? Кончиками своих пальцев. Джон Кеннеди сидит в нескольких метрах от нее, в первом ряду балкона. Видит ли она его? Замечает его тень, его сигару, его черный галстук? Кеннеди — живое воплощение идеи wasp8, классический представитель Восточного побережья, баловень американской аристократии Верхнего Вест-Сайда, символ каникул в Мартас-Виньярде и светских вечеринок на Парк-авеню, ключевая фигура мира богатых и утонченных интеллектуалов, не пожелавшего принять ее в свои ряды. Теперь-то она знает, что ей никогда не стать среди них своей. И своим дерзким щелчком по микрофону она разбивает его, обращая в пыль. Затем чуть наклоняется вперед и на выдохе, словно дует на огонь, выводит: «Ha...рру Birthhhhday... То уouuuu». Ее медовый голос волной разливается по залу. Как семь лет назад мы задавались вопросом, что она делает на розовом слоне, так и сейчас недоумеваем: что заставляет Мэрилин устраивать этот спектакль перед Нью-Йорком и всей Америкой, прильнувшей в этот час к экранам телевизоров. После занятий в «Экторс студио», после Ли Страсберга и Лоуренса Оливье, после Артура Миллера и Трумена Капоте она возвращается к ним квинтэссенцией калифорнийского духа, Мэрилин в квадрате и в кубе. Бесспорно, от ее исполнения веет печалью, сожалением о впустую потраченной жизни и неизбывной тоской. Но в то же время на сцене стоит дитя кризиса, воспитанница сиротского приюта, чуть пухленькая юная девушка, немножко близорукая, слегка заикающаяся и ужасно робкая. И тем не менее эта девушка сама, без чьей-либо помощи, проделала путь от военного завода до вершины голливудских холмов. Пусть ей, несмотря на нью-йоркский опыт, так и не удалось стать самой почитаемой и высоко ценимой актрисой, она сумела остаться самой желанной. Она изгибается всем телом, взмахивает руками, подбадривает оркестр и обращается к залу: «А теперь все вместе: Happy Birthday!» В тот вечер 19 мая актриса затмила президента. Пока звучала ее песенка, она украла у него праздник, сорок пятый день рождения. Все поняли, что гвоздь программы — вовсе не он. В своем платье от Жана Луи она их всех положила на лопатки. Эта легендарная ночь стала ее триумфом, «одним из самых запоминающихся событий XX века», как утверждает Джером Чарин. «Впервые женщина, — продолжает он, — осмелилась открыто продемонстрировать силу воздействия своей сексуальности на президента, известного бабника, — и, между прочим, сделала это на глазах у всей планеты». Наконец, это «Happy Birthday» было последним публичным выступлением Мэрилин в Нью-Йорке — городе надежд и разочарований. И оттого в нем ощущался привкус прощания.
По поводу того, что было дальше, версии — а их существует множество, в том числе самых фантастических, — расходятся. Болтали, что Мэрилин провела ночь с президентом Кеннеди; болтали даже, что в номере «Карлайла» она отдалась сначала Джону, а затем — Бобби. Наибольшего доверия заслуживает свидетельство Джеймса Хеспила, который не отходил от нее весь вечер и который клянется, что никто из Кеннеди в шкафу не прятался! Похоже, Мэрилин и в самом деле удовольствовалась тем, что проводила своего кавалера — отца Артура Миллера — до дома, после чего вернулась к себе на Пятьдесят седьмую улицу. И уснула, в последний раз наблюдая, как над Манхэттеном встает рассвет.
На этом заканчивается нью-йоркская история Мэрилин. Она вернулась в Голливуд, на съемки «Что-то должно случиться». Но, терзаемая депрессией и одурманенная транквилизаторами, работать не могла. К будущему фильму она утратила всякий интерес. В конце концов «Фокс» ее уволил, потребовав возмещения убытков в размере 500 тысяч долларов.
К таблеткам и спиртному теперь добавились инъекции нембутала и секонала. «Это витамины», — пыталась оправдываться она. Продолжала посещать сеансы психоанализа, но Гринсон, видевший в ней главным образом объект для изучения, оказался не в состоянии ее спасти. В июне, собрав остатки сил, она дала согласие Бобу Стерну на фотосъемку для журнала «Vogue». На этих потрясающих снимках она предстает в сиянии своей наготы. Две с половиной тысячи отпечатков — две с половиной тысячи разных выражений лица. Ее кожа по-прежнему светится, а весь ее вид излучает простодушие. Над пупком заметен свежий шрам — несколькими неделями раньше она перенесла операцию по удалению желчного пузыря. Мэрилин всегда вызывала восхищение, играя на противопоставлении «верха» и «низа». От плеч и выше — невинность, почти робость взгляда, но ниже — головокружительно зрелая женственность. На сей раз контраст приобретает черты трагизма: бархатная нежность живота изуродована кривым швом, похожим на перевернутое отображение озаряющей лицо улыбки. Это законченный>образ жизни, достигшей своего предела, и пустоты, которую больше нечем заполнить. Тем не менее в начале августа дела вроде бы налаживаются. Ей в очередной раз удается спасти свою карьеру. «Фокс» предлагает ей новый контракт — на два фильма. Кроме того, в октябре планируется возобновить прерванные съемки картины «Что-то должно случиться». Но в воскресенье 5 августа, в два часа ночи, в квартире Ральфа Гринсона раздается телефонный звонок. Звонит перепуганная горничная Мэрилин. Примчавшись на место, Гринсон обнаружил свою пациентку лежащей на кровати. В правой руке зажата телефонная трубка. На ночном столике — россыпь таблеток. Впервые в жизни Мэрилин Монро оказалась на приеме у врача раньше назначенного часа.
Примечания
1. Эту цифру приводит Тараборелли. Спото утверждает, что гонорар не превышал 100 тысяч долларов. — Прим. автора.
2. Ролан Барт в своей книге «Мифология» в пух и прах раскритиковал эту выставку: «Этот миф действует двояко: вначале утверждается различие в строении людей, выпячивается всяческая экзотика, демонстрируются бесконечные видовые вариации: цвет кожи, форма черепа, нравы и обычаи, мир изображается в виде вавилонского столпотворения. Затем из всего этого плюрализма как по волшебству извлекается единство: где бы ни жил человек, он всегда и везде рождается, трудится, смеется и умирает одинаково...» — Прим. автора.
3. Каталог выставки «Семья человека» регулярно переиздается МОМА. В нем можно увидеть фотографии Эда Файнгерша. — Прим. автора.