Но предоставим слово самой Мэрилин Монро. Вот как она описала свои чувства в момент получения первого контракта:
«Я примчалась к тете Грэйс с замечательной новостью. Я получила работу. Теперь я смогу проходить на киностудию, не отвечая на десятки вопросов. И я не должна больше часами сидеть в приемных. Я была принята в штат как актриса.
«Это самая лучшая студия в мире, — кричала я. — «XX век — Фокс».
Тетя Грэйс просияла и отправилась на кухню готовить кофе.
«И люди там замечательные, — продолжала я. — Мне дали роль. Роль небольшая, но сам факт, что я появлюсь на экране...»
Я взглянула на тетю Грэйс и замолчала. Она продолжала улыбаться, но не двигалась и сильно побледнела. Она выглядела такой усталой, словно больше не могла нести тяжесть жизни на своих плечах.
Я обняла ее и помогла присесть к столу.
«Все хорошо, — сказала она. — Чашечка кофе вернет мне силы».
«Отныне все будет по-другому. Для всех нас. Я буду много работать».
Мы долго сидели и обсуждали мой актерский псевдоним. Руководитель актерского отдела настоятельно рекомендовал мне придумать более эффектное имя, нежели Норма Догерти.
«Я с ним согласна, — сказала я, — особенно теперь, когда Догерти не имеет ко мне никакого отношения».
«У тебя есть какие-нибудь идеи?» — спросила тетя Грэйс.
Я не ответила. У меня на уме было имя, настоящее имя, одна мысль о котором меня возбуждала. Оно принадлежало мужчине в широкополой шляпе и с усиками Кларка Гейбла. У меня теперь имелась его фотография.
Я произносила это имя про себя, молча. Тетя Грэйс улыбалась. Я чувствовала, что она знает, о чем я думаю.
«Сотрудник студии рекомендовал имя Мэрилин», — сказала я наконец.
«Это приятное имя, — согласилась тетя, — и оно хорошо сочетается с девичьей фамилией твоей матери».
Я не знала девичью фамилию моей матери.
«Монро, — сказала тетя Грэйс. — Ее корни уходят в далекое прошлое. У меня есть документы и письма, я их храню для твоей матери. Там есть доказательства, что она дальняя родственница президента США Монро».
«Ты считаешь, что я родственница американского президента?»
«По прямой линии, да», — подтвердила тетя.
«Это замечательная фамилия, — воскликнула я. — Мэрилин Монро! Но я никому не скажу насчет президента». Я поцеловала тетю Грэйс и добавила: «Я сама постараюсь всего добиться».
Второй режиссер сказал мне: «Теперь ты должна подойти к мисс Джун Хэйвер, улыбнуться, сказать «здравствуйте», помахать правой рукой и уйти. Поняла?»
Прозвучал гонг. На съемочной площадке воцарилась тишина, и второй режиссер скомандовал «Мотор!». Я двигалась, говорила, махала правой рукой.
Я снималась в кино. Я была одной из тех сотен участников массовки, которые выделены из толпы в одном кадре. Имя им — статисты.
На площадке нас таких был десяток. Наша задача ограничивалась одним жестом, одной-двумя фразами. Некоторых можно было назвать ветеранами массовки. После десяти лет работы в кино они по-прежнему произносили одну фразу и шагали три метра в никуда. Встречались там и молодые девушки с красивой грудью. Но я знала, что они не такие, как я. У них не было моей целеустремленности и уверенности. Мои иллюзии не имели ничего общего с желанием стать хорошей актрисой. Я понимала, что я пока что третьего сорта. Я просто чувствовала в себе это отсутствие мастерства, как ощущала свою дешевую одежду. Но, Боже мой, как я хотела всему научиться! Чтобы измениться, чтобы стать актрисой! Больше мне ничего не было нужно. Ни мужчин, ни денег, ни любви, а только умение играть. Когда на меня направили свет и камера стала медленно наезжать, я внезапно поняла, какая я неуклюжая, пустая, неотесанная! Угрюмое дитя сиротского приюта с гусиным яйцом вместо головы.
Но я стану другой. Я молча стояла и смотрела. Мужчины улыбались, стараясь поймать мой взгляд. Не актеры, не режиссер или его ассистенты. Это были люди с положением, а такие люди стараются поймать взгляд только других важных людей. Рабочие сцены, электрики и другие студийные работяги дружелюбно мне улыбались. Я не отвечала на их улыбки. Я была слишком занята своими отчаянными усилиями показать себя. У меня было новое имя — Мэрилин Монро. Я должна заново родиться. И на этот раз с лучшим результатом.
Мой кадр вырезали из окончательного монтажа картины. Но, узнав об этом, я не огорчилась. В следующий раз будет лучше. Со мной заключили контракт на шесть месяцев, и за это время я им покажу...
Я тратила всю зарплату на уроки актерского мастерства, уроки танцев и уроки пения. Я покупала книги для чтения. Я уносила со съемочной площадки сценарии и дома разучивала роли перед зеркалом. И странная вещь случилась со мной. Я влюбилась в себя — не в ту, кем я была сейчас, а в себя, какой я мечтала стать.
Я часто спрашивала себя: «Черт возьми, чем же ты гордишься, Мэрилин Монро?» И отвечала: «Всем, всем!» Я медленно прохаживалась, не спеша поворачивала голову, словно я была королевой.
Однажды один из моих коллег-статистов пригласил меня на обед.
«У меня совершенно нет денег, — предупредила я. — А у тебя?»
«То же самое, — сказал он, — но я получил приглашение на прием и хочу, чтобы ты пошла со мной. Там будут все звезды».
Мы приехали к дому на Беверли-Хиллз в девять. Это был особняк известного агента. Входя в дом, я чувствовала себя несколько испуганно, словно готовилась ограбить банк. Чулки у меня были заштопаны в нескольких местах. И я была одета в десятидолларовое платье. А мои туфли! Я молилась, чтобы никто не взглянул на мои туфли. Я сказала себе: «Кретинка, это как раз тот момент, чтобы почувствовать себя королевой, а не когда ты одна в комнате». Но почувствовать себя королевой не удавалось. Максимум, что я смогла сделать, — на негнущихся ногах пройти в большой зал и, встав у двери, тупо уставиться на гостей в вечерних платьях и смокингах.
Мой спутник прошептал мне на ухо: «Еда в другой комнате. Идем». И ушел без меня. Я осталась разглядывать зал приемов с замечательной мебелью и замечательными людьми. Дженифер Джонс сидела на диване. Оливия де Хэвиленд стояла у маленького столика. Джин Тьерни разговаривала с ней и улыбалась. Вокруг было столько знаменитостей, что я не могла сосредоточиться. Знаменитости в вечерних нарядах дефилировали по залу, смеясь и светски болтая. Бриллианты сверкали. Там было много мужчин, но я смотрела только на одного. Кларк Гейбл стоял в одиночестве, держа стакан виски с содовой, и тоскливо улыбался в пространство. Он казался таким знакомым, что у меня закружилась голова.
Я старалась держаться прямо и, как мне казалось, хранить светское выражение лица. Но я не была в силах сделать хоть один шаг в зал, где господствовали смех и бриллианты.
Раздался голос:
«Моя дорогая юная леди. Подойдите сюда и сядьте рядом».
Это был чарующий голос, слегка вибрирующий от выпитого, но запоминающийся. Я повернулась и увидела мужчину, сидящего в одиночестве на ступеньке лестницы. В руках он держал стакан со спиртным. Его лицо было столь же иронично, как и его голос.
«Это вы мне?»
«Да, — ответил он. — Извините, что я не встаю. Меня зовут Джордж Сандерс».
Я вежливо поприветствовала его: «Как поживаете?»
«Подозреваю, что у вас тоже есть имя?»
«Я Мэрилин Монро».
«Надеюсь, вы меня простите, если я признаюсь, что никогда прежде не слышал вашего имени, — сказал мистер Сандерс. — Да вы садитесь, вот здесь, рядом».
«Вы позволите мне иметь высокую честь попросить вас стать моей женой? — проговорил он торжественно и без всякого перехода. — Меня зовут, если вы уже запамятовали, Джордж Сандерс».
Я рассмеялась и ничего не ответила.
«Я вижу, что вы без энтузиазма отнеслись к предложению незнакомого человека, да еще актера, — продолжал мистер Сандерс. — Легко могу вас понять, особенно что касается второй части. Актер — это не совсем обычное существо, но тогда кого же мы назовем обычным?»
У мистера Сандерса было красивое, выразительное лицо, и он вдруг посмотрел на меня пристально.
«Блондинка, — сказал он, — воздушная, пышущая крестьянским здоровьем. Как раз то, что мне нужно».