Когда он входил в мою комнату и заключал меня в объятия, все мои заботы и волнения улетучивались. Я забывала даже Норму Джин и переставала видеть мир ее глазами. Я забывала даже о том, что нефотогенична.
Новая «я» родилась в моем обличье — не актриса и не кто-то, видящий мир в ярких красках. Вся слава, цвета и успех, о которых я мечтала в прошлом, оказались теперь во мне. Когда он сказал: «Я люблю тебя», это было лучше, чем если бы тысяча критиков назвали меня великой кинозвездой.
Я старалась понять, что было иным в моей жизни до встречи с ним. Ведь теперь, как и прежде, — не было никакой надежды, никакой перспективы, все двери передо мной закрыты. Проблемы были те же, что и прежде. Но они казались теперь пылью, сметенной в угол комнаты. И было нечто совсем новое — секс.
Неприятно, когда секс — это не секс. Когда я была замужем, я просыпалась по утрам и думала: может быть, мир сошел с ума, зациклившись на сексе. Это как если бы вас постоянно убеждали, что жидкость для чистки туалета — величайшее изобретение человечества.
Потом я догадалась, что другие люди, другие женщины — не такие, как я. Они были способны чувствовать то, что я не могла. И когда я начала читать книги и мне попадались на глаза слова «фригидная», «отвергнутая», «лесбиянка», я думала, не ко мне ли все они относятся?
Как-то один знакомый, поцеловав меня, сказал, что, весьма вероятно, я лесбиянка, так как я не реагирую на поцелуи мужчин, то есть его. Я не спорила, потому что не знала, кто я на самом деле. Бывали периоды, когда я не чувствовала себя человеческим существом, бывали и такие моменты, когда я думала только о смерти. Нельзя при этом отрицать, что хорошо сложенные женщины возбуждали мой интерес.
Теперь, влюбившись, я знала, кто я такая. Я не была лесбиянкой. Интерес всего мира к сексу теперь не казался мне безумием. Наоборот, мне теперь казалось, что безумия было недостаточно.
В моих райских кущах было только одно облачко, и оно все разрасталось. Вначале для меня была важна только моя собственная любовь. Но через несколько месяцев я стала наблюдать за его любовью. Я смотрела, слушала и снова смотрела и не могла сказать себе больше, чем он сам мне говорил. Я не могла решить, действительно ли он любит меня.
Он без конца улыбался, когда мы были вместе, часто подшучивал надо мной. Я знала, что я ему нравлюсь и что он счастлив быть со мной. Но его любовь казалась мне не такой сильной, как моя. По большей части его разговоры со мной были полны критики. Он критиковал мои мысли. Он постоянно подчеркивал, как мало я знаю и насколько я далека от жизни. В общем-то он был прав. Я старалась узнать больше, читая книги. У меня появилась новая подруга, Наташа Лайтесс. Она преподавала актерское мастерство и была высококультурной женщиной. Она советовала, что мне читать. Я читала Толстого и Тургенева. Я была в восторге и не могла отложить книгу, пока не заканчивала ее. И мечтала обо всех этих героях, слышала, как они говорят друг с другом. И все-таки я не чувствовала, что становлюсь умнее.
Я никогда не жаловалась на его критические замечания, но они глубоко обижали меня, ранили, как и его скепсис.
Например, я говорю: «Я никогда прежде не чувствовала ничего подобного».
А он отвечает: «Еще будешь, и не раз».
«Не уверена, — продолжаю я. — Знаю только, что для меня это все-все».
Он парирует: «Не стоит принимать несколько мимолетных ощущений за что-то серьезное». Потом он спрашивает: «Что для тебя самое важное в жизни?»
«Ты».
«После того, как я исчезну», — смеется он.
Я начинаю рыдать.
«Ты плачешь без всякого повода, — говорит он. — Это потому, что твой ум плохо развит. А если сравнить с твоей грудью, то он просто в эмбриональном состоянии». Я не могу возражать, так как должна сначала посмотреть в словаре, что значит это слово. «Твой ум спит, — продолжает он. — Ты никогда не размышляешь о жизни. Ты просто плывешь по течению с помощью пары воображаемых подводных крыльев».
Оставшись одна, я лежала без сна, перебирая в уме все, что он говорил. И я думала: «Он не любит меня, иначе он не видел бы так ясно все мои недостатки. Как он может любить меня, если я такая дурочка?»
Я не возражала быть дурочкой, только бы он любил меня. Когда мы были вместе, я чувствовала, что иду по дну какой-то канавы, а он — по тротуару. И я смотрела и смотрела вверх, надеясь поймать любовь в его взгляде.
Однажды, когда мы были у меня, он заговорил о нашем будущем.
«Я думал о возможности жениться на тебе, — сказал он, — но, боюсь, это нереально».
Я промолчала.
«Это было бы хорошо для меня, — продолжал он, — но я должен думать и о сыне. Если бы мы поженились и что-то случилось со мной — ну, например, если бы я внезапно умер, — это было бы очень плохо для него».
«Почему?» — удивилась я.
«Было бы несправедливо, если бы его воспитывала такая женщина, как ты. Это было бы нечестно по отношению к нему».
После его ухода я проплакала всю ночь, не из-за того, что он сказал, а из-за того, что я должна была сделать. Я должна была уйти от него.
И в тот момент, когда эта мысль оформилась в моей голове, я поняла, что давно это знала. Вот почему я была так печальна, в таком отчаянии. Вот почему я изо всех сил старалась прихорашиваться для него, так цеплялась за него, как безумная. Потому что я знала, что все идет к концу.
Он не любил меня. Мужчина не может любить женщину, которую он почти презирает, которую стыдится.
Когда мы встретились на следующий день, я сказала ему: «Прощай». Он стоял, пристально глядя на меня, пока я объясняла, что чувствую. Я плакала, рыдала, но в конце концов оказалась в его объятиях.
Но через неделю я снова сказала: «Прощай». На этот раз я ушла из его дома с высоко поднятой головой. Через два дня я вернулась. А были третье и четвертое расставания. Как будто я бегу к краю крыши, чтобы броситься вниз, но каждый раз останавливаюсь и не бросаюсь. Вместо этого я бросалась к нему в объятия и умоляла не дать мне броситься вниз. Нелегко делать то, что ранит твое сердце, особенно когда это обновленное сердце, и ты знаешь, какое оно хрупкое.
В конце концов я все-таки бросила его. Прошло два дня, и я не пошла к нему.
Я сидела дома и наблюдала за собой.
«Продержись еще один день, — убеждала я себя, — боль уже начала утихать».
Это была неправда, но я выдержала третий день и четвертый. Тогда он сам пришел ко мне. Он постучал. Я подошла к двери и прислонилась к ней.
«Это я», — сказал он.
«Я знаю».
«Пожалуйста, впусти меня».
Я не ответила. Он начал стучать в дверь. Когда я услышала этот стук, я поняла, что моя любовь кончилась. Я знала, что преодолела ее. Боль все еще мучила меня, но я чувствовала, что она пройдет.
«Ну, пожалуйста, — умолял он, — я хочу поговорить с тобой».
«Я не хочу тебя видеть, — ответила я. — Уходи».
Он стал кричать и стучать еще громче.
«Ты моя, — кричал он, — ты не можешь так просто бросить меня».
Соседи стали выглядывать из дверей. Кто-то пригрозил вызвать полицию, если шум не прекратится. Он ушел.
Он приходил еще, как раньше это делала я. Теперь он меня любил. Он встречал меня на улице и шел рядом, изливая свое сердце. Но это для меня уже ничего не значило. Когда он сжимал мою руку, рука не дрожала, а сердце не прыгало в груди».
«В то время, когда я любила этого человека, я не переставала искать работу. Я не думала о своей «карьере». Я искала работу потому, что мне казалось, что он будет любить меня сильнее, если я буду работать. Я чувствовала, что он немного нервничает оттого, что я сижу и только и делаю, что жду его. Мужчина иногда сердится и чувствует себя виноватым, если ты любишь его слишком сильно.
Кроме того, у меня совершенно не было денег. Я перебивалась тем, что мне удавалось занять.
Как-то знакомый, с которым я повстречалась в кафетерии, мимоходом сообщил, что на студии делают досъемки фильма «Счастлив в любви» (1950) и им нужна статистка. В картине снимались братья Харпо и Гручо Маркс.