Бен Лайон предложил Норме Джин предварительный семилетний контракт. Согласно контракту студия обязалась платить первые шесть месяцев 75 долларов в неделю. Все остальное будет зависеть от ее успехов. Норма Джин немедленно согласилась. Затем Бен Лайон позвонил режиссеру Уолтеру Лангу9 и попросил того в качестве дружеской услуги сделать пробную съемку. Пробный ролик был одобрен руководством студии. Так впервые Норма Джин получила контракт, который пришлось подписать тете Грэйс по той простой причине, что Норма Джин еще не достигла полного юридического совершеннолетия, то есть двадцати одного года, а тетя Грэйс была ее официальным опекуном.
К тому же времени относится и создание актерского псевдонима — Мэрилин Монро. Имя Мэрилин предложил тот же Бен Лайон, а Монро была девичьей фамилией ее матери.
Но путь к славе был долог и тернист. Пока что новая звездочка была одинока и не очень счастлива. Вот как будущая знаменитость описала этот период своей жизни.
«Прежде я была своего рода ребенком-невестой. Теперь я стала своего рода ребенком-вдовой. Казалось бы, многое случилось со мной за это время. Но в каком-то смысле ничего не изменилось, разве что мне было девятнадцать, а не девять, и я должна была искать работу.
Тот же инстинкт, что приводит утку к воде, привел меня в студии фотографов. Я получала работу, позируя для рекламы и оформления выставок. Главная проблема заключалась в том, что фотографы тоже искали работу. Найти человека, который хотел бы меня снимать, было намного легче, чем найти такого, который готов был платить за работу деньгами, а не обещаниями.
Но все же я зарабатывала достаточно, чтобы платить за квартиру и есть один раз в день, хотя временами на еду денег не хватало. Но это меня не волновало. Когда ты молод и здоров, небольшой голод не так уж и страшен.
Что было гораздо хуже, так это одиночество. Когда ты молод и здоров, одиночество представляется более серьезной проблемой, чем оно есть на самом деле.
Я с тоской смотрела вокруг. У меня не было ни родственников для семейного визита, ни друзей, чтобы пойти куда-нибудь развлечься.
Тетя Грэйс и тетя Ана тяжело трудились, зарабатывая на пропитание и оплату жилья. Когда я звонила, они жалели меня и были бы рады помочь. Но я знала, как они нуждаются, и не ходила к ним в гости, разве что у меня заводились деньжата, и я могла повести их в ресторан или в кино.
Я была совершенно одна. Когда я вечером возвращалась домой, улицы были ярко освещены и полны народу, и я с завистью смотрела на людей, говорящих друг с другом и куда-то спешащих. Я бы хотела знать, куда они торопятся и как люди себя чувствуют, когда им есть куда и к кому пойти.
Конечно, всегда находились мужчины, готовые скрасить одиночество девушки. Они кричали: «Привет, крошка!», когда ты проходила мимо. И если ты не реагировала, они глумливо восклицали: «Заносишься, детка?»
Иногда они шли за мной и старались поддержать односторонний разговор: «Ты отлично выглядишь, милочка! Как насчет прошвырнуться куда-нибудь — выпить и потанцевать». Пройдя квартал и не видя ответной реакции, они начинали злиться, сквернословить и, наконец, отставали, грубо выругавшись напоследок.
Я никогда им не отвечала. Я даже жалела их. Ведь они были так же одиноки, как и я. Я не отвечала на их тротуарные приставания не из каких-то высоконравственных соображений, просто я не желала, чтобы меня использовали. Норму Джин постоянно использовали, говорили ей — сделай то, сделай это, иди туда, убери кухню и держи язык за зубами, что бы ты ни чувствовала. Каждый командовал Нормой Джин. И если она не слушалась, ее тут же отправляли обратно в приют.
Эти одиноко стоящие на тротуарах «волки», надеявшиеся подцепить чувиху с помощью восклицаний типа «Привет, крошка!», звучали как голоса из прошлого, звавшие меня к тем временам, когда я была никем, когда меня сначала использовали, а потом игнорировали.
В один прекрасный вечер я познакомилась с мужчиной в ресторане. Мы вышли вместе, и он продолжал говорить со мной на улице. Он был первым, кто говорил со мной достаточно долго, и я охотно его слушала.
«Этот город сильно изменился за последние сорок лет, — сказал он. — Там, где мы сейчас идем, когда-то обитали индейцы. Здесь были прерии. Чтобы добраться куда-нибудь, приходилось ехать верхом на лошади».
«А вы что же, жили здесь сорок лет назад?» — спросила я.
«Конечно, — ответил он. — Как ты думаешь, сколько мне лет?»
«Лет шестьдесят».
«Мне стукнуло семьдесят семь, — поправил он меня. — Меня зовут Билл Кокс. Ты куда-нибудь торопишься?»
Я ответила, что нет, никуда не тороплюсь.
«Так не завалиться ли нам ко мне и моей женушке? — предложил он. — Я живу неподалеку. Она не слишком жалует ночную жизнь, так что я несу ей сэндвич».
Так я подружилась с Биллом Коксом и его женой. Иногда по вечерам мы гуляли по освещенным улицам все вместе, но чаще Билл и я прогуливались вдвоем. Он рассказывал главным образом об американо-испанской войне10, в которой принимал участие, и об Аврааме Линкольне11. Эти темы его особенно волновали.
Я никогда прежде не слышала об американо-испанской войне. Наверное, я пропустила школу, когда ее проходили на уроке истории.
Билл Кокс подробно рассказывал о войне, ее причинах и сражениях. От него я узнала и о жизни Авраама Линкольна — от рождения до смерти. Я не чувствовала себя одинокой, и тротуарные «волки» не приставали ко мне.
Однажды вечером Билл сообщил мне, что возвращается в Техас.
«Я немного нездоров, — объяснил он, — и не хочу умереть нигде, кроме Техаса».
Из Техаса он прислал мне несколько писем. Я на них ответила. А потом пришло письмо его жены с известием, что Билл умер в доме для ветеранов. Я прочла это письмо в ресторане, где мы познакомились, и рыдала по дороге домой. Голливудские улицы казались мне еще более одинокими без Билла Кокса, Сан-Хуана12 и Авраама Линкольна».
* * *
«Хуже всего было по воскресеньям. По воскресеньям было невозможно искать работу или притворяться, что тебе нужно что-то купить в магазине. Можно было только ходить по улицам с деловым видом.
В одну из таких прогулок я обнаружила место, куда можно было ходить по воскресеньям. Это был железнодорожный вокзал. На вокзал приходили поезда со всей страны. Это было красивое здание, и там всегда было полно людей, тащивших чемоданы и малышей.
С тех пор я обычно приходила туда по воскресеньям и проводила там почти весь день. Я наблюдала за людьми: как они приветствовали друг друга, когда толпа с подошедшего поезда вываливалась в зал ожидания. Или прощались.
В большинстве своем это были небогатые люди. Хотя там и сям появлялись и хорошо одетые пассажиры. Но все же по преимуществу поезда привозили и увозили бедняков.
Наблюдая за ними, можно было многое узнать. Я замечала, как красивые жены обожают своих невзрачных мужей, а красавцы мужья обожествляют своих ничем не примечательных жен. Я наблюдала за людьми в поношенной одежде, нагруженных мешками и с тремя-четырьмя висящими на них детьми. Но когда они встречали родных, их лица освещались необыкновенным светом, как рождественская елка. И я видела скромных мужчин и женщин, толстых и старых, которые целовались с такой нежностью, будто они любовники из фильма.
Кроме вокзала, можно было еще стоять на углах улиц и слушать речи ораторов. По большей части это были выступления религиозного характера. Я стояла там часами, слушая проповедников. Они ораторствовали, взгромоздясь на ящики. Речь всегда шла о Боге, и проповедник призывал слушателей отдать Ему свои души и свою любовь.
Я наблюдала за толпой, когда проповедник выкрикивал, как сильно Бог любит людей и как они должны вести себя по отношению к Богу. Лица слушателей почти ничего не выражали, просто усталые лица людей, которым было приятно знать, что кто-то их любит.
Когда наступало время сбора пожертвований, я выскальзывала из толпы. У меня, как правило, не было и десяти центов на трамвай. Но иногда, в приливе чувств, я бросала в шапку полдоллара.