— Ты правда так делаешь? — спросила недоверчиво Юнипа. — И сейчас сможешь сделать?
— Вот, если хочешь…
Мерле сначала погрузила пальцы в водяное зеркало, потом ладонь и, наконец, всю руку. Рука исчезла, будто вообще перестала существовать.
Юнипа придвинулась к Мерле и ощупала часть ее плеча, не утонувшего в зеркале.
— Что ты чувствуешь?
— Тепло, — сказала Мерле. — Очень приятно и не горячо. — Она понизила голос: — А иногда еще кое-что чувствую.
— Что же?
— Чью-то руку.
— Чью-то… руку?
— Да. Она берет меня за пальцы, нежно-нежно, и держит.
— Крепко держит?
— Не очень. Просто… ну, просто держит мою руку. Как подруга. Или…
— Или как родители? — Юнипа не сводила с нее незрячих глаз. — Ты думаешь, что твой отец или твоя мать держат тебя за руку?
Мерле сначала не хотела говорить на эту тему. Но она поняла, что Юнипе можно довериться, и, немного поколебавшись, решилась.
— Может, и родители, а что? Все-таки они сами положили зеркало мне в корзину. И потому так сделали, чтобы я не совсем затерялась и знала, что они еще есть… где-нибудь.
Юнипа медленно кивала, но, казалось, не совсем в это верила. Затем чуть грустно произнесла:
— А я всегда думала, что мой отец — гондольер. Я знаю, что гондольеры — самые красивые мужчины Венеции… Думаю, все это знают… Хотя я гондольеров и не вижу.
— Они не все красивые, — заметила Мерле.
Голос Юнипы звучал тихо и мечтательно:
— А еще мне представлялось, что моя мать — разносчица воды и пришла к Лагуне с материка.
Разносчиц воды, продававших на улицах питьевую воду из больших кувшинов, все — млад и стар — считали самыми прекрасными женщинами в городе. Как и в отношении гондольеров, была в этой оценке немалая доля правды.
Юнипа продолжала:
— Так вот, я вообразила, что мои родители — самые чудесные люди на земле, такие же, как я мысленно вижу саму себя. Свое настоящее «Я». Мне даже хотелось их оправдать: ведь два таких совершенных человека, говорила я себе, не могут показываться на людях с уродливым ребенком. Я доказывала себе, что они имели полное право меня выкинуть.
Вдруг Юнипа так сильно тряхнула головой, что ее белокурые волосы разметались по плечам.
— Но теперь я считаю, что глупо так думать! Красивые мои родители, или уроды, или вообще уже покойники… Какое мне до всего этого дело, понимаешь? Я есть я, вот и все, что теперь важно. А мои родители — они плохо, жестоко поступили, выбросив беспомощного ребенка на улицу.
Мерле растерянно молчала. Она понимала, о чем Юнипа говорит, но еще не могла связать ее слова с собственной судьбой и с рукой в зеркале.
— Нечего выдумывать, — продолжала говорить слепая девочка, и ее голос звучал решительно и строго. Словно она вдруг очень повзрослела. — Твои родители от тебя отказались. Поэтому они положили тебя в плетеную корзину. И если тебе в твоем зеркале кто-то протягивает руку, это вовсе не обязательно твоя мать или твой отец. То, что ты чувствуешь, — это волшебство. А с волшебством, Мерле, шутить нельзя.
От гнева и обиды кровь прилила к лицу Мерле. Юнипа не имеет никакого права так рассуждать и отнимать последнюю надежду, лишать ее той мечты, которую она, Мерле, лелеет, опуская руку в зеркало и прикасаясь к чьей-то руке. Но тут же она подумала, что Юнипа честно высказала все то, о чем думала, а честность — лучший подарок, который можно сделать друг другу, когда завязывается дружба.
Мерле положила зеркало на кровать под подушку, хотя знала, что разбиться оно не может. А подушка все равно останется сухой и не намокнет. Затем она подсела к Юнипе и обняла ее за плечи. Слепая девочка тоже обняла Мерле, и так они сидели, прижавшись друг к другу, как сестры, как два человека, у которых нет друг от друга секретов. Обеих охватило такое сильное чувство душевной близости и взаимопонимания, что на какое-то время Мерле забыла даже о теплой руке в зеркале, о том ощущении уверенности и покоя, которое давало это неземное прикосновение.
Когда девочки очнулись и огляделись, Мерле сказала:
— Ты можешь его брать, когда захочешь.
— Зеркало? — Юнипа качнула головой. — Нет, оно только твое. Если бы оно пожелало, чтобы я опускала туда руку, вода и для меня сделалась бы теплой.
Мерле согласилась с Юнипой. Будь то рука родителей или пальцы кого-то совсем чужого, ясно было одно: там, внутри, хотят иметь дело только с Мерле. Кто знает, может быть, даже опасно так углубляться в пространство за зеркалом.
Девочки все еще сидели на кровати, когда дверь открылась и вошла Унка. На деревянном подносе она принесла ужин: густую овощную похлебку с базиликом, белый хлеб и кувшин с водой из колодца во дворе.