— Благодарю тебя за верность долгу, Тристан, — сказала Гвиневера. — Но я с радостью принимаю свою участь. Я умираю, отравленная ядом собственной мести. Смерть моя справедлива и желанна для меня, ибо я не хочу больше жить. Ступай отсюда вместе со своими спутниками.
Тристан опустил голову и неохотно удалился в сопровождении пяти других оркнейцев. Им хотели воспрепятствовать те, кого более всего страшила собственная измена.
— Пропустите их, сказал Мордред.
— Но, государь, — возразил один из его сторонников, — они же отправятся прямиком в лагерь Артура и расскажут ему обо всем!
— На что же ты рассчитывал? — презрительно спросил Мордред. — Завоевать мир втихомолку?
И, выждав, пока уйдут оркнейцы, добавил:
— Приведите приговор в исполнение.
В шатре, стоявшем в самом центре лагеря королевской армии, которая вот уже год осаждала Беноик, Тристан во всех подробностях рассказал Артуру, Гавейну, Кэю и Ивейну о недавних событиях в Камелоте.
— Покинув Круглый Стол, — произнес он в заключение, — я велел спутникам моим как можно быстрее вернуться в Орканию и подготовить армию к войне. Ты можешь полностью рассчитывать на ее верность. Я же отправился в Дурноварию, где нанял торговый корабль, чтобы добраться до тебя.
Артур, сокрушенный известием о мятеже Мордреда и особенно о смерти Гвиневеры, которая теперь предстала перед ним более величественной, более гордой и более достойной любви, чем при жизни, воспрял духом.
— Благодарю тебя, Тристан, — сказал он. — Я дам тебе двадцать трирем с одними только гребцами, и ты поведешь их из Беноика в Орканию, где возьмешь на борт четыре тысячи воинов вашей армии. С ними ты направишься в Петуарию, столицу паризиев, а затем в Эбуракум, ближайшую от них крепость. Я уже буду там. Вот приказ для командующего моим флотом. Отправляйся немедленно.
Тристан поклонился и направился к выходу из шатра.
— Тристан!
— Государь?
— Никогда, — произнес Артур сдавленным от муки голосом, — никогда я не смогу полностью выразить тебе всю мою признательность за то, что ты хотел спасти жизнь королеве или умереть вместе с ней.
Поклонившись еще раз, Тристан ушел.
— А теперь, — сказал Артур, на глазах которого выступили слезы ярости и печали, — судите меня! Судите меня, как те, в Камелоте. Я ничего не отрицаю. И ни от чего не отрекаюсь. Признаю страстную любовь к Моргане, которая все так же сильна, своего сына, родившегося от кровосмесительной связи, и то, что он принудил меня к войне с Ланселотом. Сожалею я лишь об одном, но сожалею так, что сердце у меня разрывается: я стал причиной смерти Гвиневеры, которая, как я понял теперь, любила меня по-своему, отчаянно и безнадежно. Если я провинился в ваших глазах, а вы для меня дороже всей империи, клянусь, что сложу с себя власть и передам ее в руки Ивейна, которого я сделал своим наследником. Судите меня!
Первым отозвался Кэй, сохранивший присущие ему обидчивость и вспыльчивость, невзирая на свои восемьдесят два года:
— Чем провинились перед тобой мы, государь, коль скоро ты нанес нам такое оскорбление? От меня дождешься ты лишь одного приговора: я нахожу предосудительным требование твое судить тебя. Что до всего прочего, мой старый костяк еще достаточно крепок, так что я смогу нанести и принять несколько ударов, продолжая служить тебе.
— Для меня, — сказал Ивейн, — ты всегда был и пребудешь самой справедливой и самой мудрой мерою Круглого Стола и духа Мерлина. Кто бы ни оказался твоим преемником, он в лучшим случае станет лишь твоим неловким подражателем. Думаю, что Мордред, хоть и выдает себя за неистового поборника общественного блага, поднял мятеж по причинам личного характера, точь-в-точь как Ланселот, а ведь ты, невзирая на тяжелейшие душевные муки, никогда не позволял им возобладать. Оба они тем самым показали свою слабость и ущербность как политиков, равно как — в сравнении — твою непреклонность философа. Поставить же меня на свое место ты сможешь только силой.
— Со своей стороны, — сказал Гавейн, — полагаю, что Стол, лишившись духа, который внушал ему ты, ты и никто другой, превратился в груду скверных досок, окруженную шайкой вздорных болтунов и лицемеров, которых ты силой склонил к справедливости и добродетели. Мне не терпится изрубить эти гнилушки и разделаться со всеми изменниками, начиная с Мордреда.
— Мордред не изменник, — сказал Артур. — Он хуже изменника. Это мистик, который считает вероятными предателями всех: и тех, на кого он нападает, и тех, кого использует в своих целях. В течение двенадцати лет Моргана точила этот нацеленный в Логрис клинок о камень фанатизма, который раньше или позже разрушает то, что якобы защищает. Мне показалось, что я сумел притупить его об оселок реальности, и долгое время Мордред был лучшим служителем Стола, поскольку моя власть и благоприятные обстоятельства превратили этот клинок в мастерок каменщика-созидателя. Но он вернулся к изначальной цели при первой же возможности, едва лишь стал принимать единоличные решения, что совпало с внутренним кризисом империи. И лезвие его оказалось куда более смертоносным, чем можно было опасаться. Я сильно заблуждался относительно Мордреда и напрасно доверил ему управление — это самая тяжкая ошибка в моей жизни. Лишь ты, Гавейн, оказался достаточно проницательным, чтобы оспаривать это решение. Он вынесет войну за внешние пределы и предаст огню весь мир. Свою землю он покроет виселицами, куда потащит всех, кого сочтет нечистыми и недостойными. Мерлину следовало бы убить его при рождении, или же я должен был это сделать, когда его неукротимый фанатизм проявился зримым образом. Но тогда мы — Мерлин и я — уподобились бы ему. — Помолчав немного, Артур продолжал: — Гавейн, ты предложишь Ланселоту перемирие. Скажи, что я хочу встретиться с ним. Ивейн и Кэй, вы построите армию. Я расскажу воинам обо всех этих событиях, чтобы они, если пожелают последовать за мной, не поступали так в неведении.