И в присутствии шестнадцати тысяч человек, составлявших королевскую армию, Артур открыл все, ничего не утаив и не приукрасив, а затем добавил, что в любом случае будет биться с Мордредом и его союзниками, после чего уступит свой трон Ивейну.
— Я никогда не допущу, — сказал он, — чтобы в империи установилась тирания, какими бы добродетельными мотивами она ни прикрывалась. Ибо любая тирания — как силы, так и духа — порождает два главных порока власти, внешне несходных, но связанных между собой неразрывно. Это фанатизм и продажность, которые неизбежно ведут к преступлению и краху. Будете ли вы сражаться на моей стороне?
В ответ раздался оглушительный приветственный клич — столь мощным оказался этот единодушный вопль, что все защитники Беноика высыпали на укрепления. Гавейн, Кэй и Ивейн подняли мечи, давая тем самым клятву верности, их примеру последовали все командиры и воины. Ни один человек не отступился от короля.
Вечером ворота Беноика распахнулись, и из крепости вышел высокий воин. Он пересек поле под укоризненными, презрительными, порой злобными взглядами бойцов королевской армии. Это был Ланселот. В шатре командующего его встретил король — один, без свиты.
— Я хочу заключить с тобой мир, — сказал Артур. — Мятежный Мордред захватил власть в Логрисе, восстановив против меня почти всех пэров Стола. Он приказал казнить королеву Гвиневеру. Я намерен вернуться в Британию и сразиться с ним — не только с целью покарать его за это преступление, но и потому, что он превратит искаженный закон в слепое орудие нетерпимости. Оставайся на своей земле вместе с Лионелем и Богортом, ибо Арморика, возможно, превратится в единственное убежище для закона, преданного пэрами Камелота, вы же станете наследниками усопшего Стола.
И тогда стена, которую Ланселот, пребывая в добровольном ослеплении и растравляя в себе злобу, гордость, буйство, воздвиг между собой и своими поступками, мгновенно рухнула. Он со стоном упал на колени, не в силах сдержать рыданий, раздавленный сознанием вины, которая накапливалась в течение пятнадцати лет и многократно возросла из-за недавних его деяний. Терзаясь невыносимой мукой, он испытывал самые противоречивые чувства — раскаяние в измене, сожаление о любви и скорбь по Гвиневере, чье убийство обжигало его, как раскаленное железо. Его запинающаяся речь более походила на крики, исторгнутые ужасной пыткой: он просил растроганного этим отчаянием Артура взять его жизнь и послать на битву с заговорщиками — дабы послужить смертью своей правому делу и обрести тем самым искупление. Более всего он желал сразиться с Мордредом, надеясь, что поединок двух изменников завершится их гибелью. Артур поднял его и поцеловал в лоб в знак полного прощения, но в решении своем остался непреклонен.
— На Логрис спускается ночь, — сказал он, — но над Арморикой занимается заря, ибо мы с тобой заключили мир и обрели прежнюю любовь. Искуплением вины станет для тебя тяжкое наследие Стола, которое ты разделишь с Лионелем и Богортом. Жизнь свою, даже если она тебе невыносима, ты посвятишь этому делу, и от нее будет больше пользы, чем от твоей смерти, которая обратится в бесполезное наказание и бесплодную месть. Мне и только мне должно остановить Мордреда, ибо я создал его, как и Моргана, потому что это наш с нею сын. Если я одолею его, то призову тебя в Камелот, который ты поможешь мне восстановить. Если победа будет за ним, тебе и твоим союзникам придется защищать истинный дух Мерлина от его безумия. Если мы оба погибнем и вместе с нами Логрис, который станет добычей варваров, умерший там Логрис пересечет море и возродится здесь.