— До завтра!
И Сагремор, пустив лошадь в галоп, ускакал из лагеря.
— Хотелось бы мне, чтобы оно скорее наступило, — прошептал Гавейн. — Что за глупая мысль, считать священной жизнь парламентера! Ночь будет долгой.
В безоблачном небе над Камланнским полем поднималась торжествующая заря, заполняя собой совершенно безоблачное небо и отбрасывая на крайний запад последние сумрачные тени прошедшей ночи. Косые лучи медленно выползающего из-за восточных холмов громадного солнца отражались в капельках утренней росы, которые образовали маленькие озерца на высокой траве и крохотные моря на пролысинах луга, отливавшего багряным золотом и серебристыми бликами стали. Обе армии стояли друг против друга в столь глубоком безмолвии, что слышно было пение птиц. Безмятежное спокойствие природы, лениво просыпавшейся во всем своем великолепии под воздействием все более яркого света, нарушалось только клубами пара, который вырывался в холодном воздухе из конских ноздрей, иногда ржанием или дробным перестуком копыт слишком горячей лошади, взбрыкнувшей и немедля осаженной своим наездником.
Войска Мордреда выстроились перед своим лагерем. На обоих флангах, как свирепое и надежное прикрытие, расположились бриганты из северной армии — отменные всадники и стойкие пехотинцы, закаленные в открытых или тайных битвах против Горры и Горных Земель. Центр занимали семнадцать тысяч человек из провинциальных гарнизонов: их более роскошное вооружение скрывало довольно скудный воинский опыт, ибо привыкли они скорее исполнять сторожевые обязанности, чем участвовать в сражениях. Некоторые из них с испугом смотрели на воинов королевской армии — меньших числом, но лучших в западном мире, где повсюду одерживали они сокрушительные победы. Не меньший страх вызывали и их доблестные союзники — оркнейцы. И наконец, вожди. Великолепный Мордред восседал на рослом боевом коне. Сто двадцать пэров Круглого Стола, выступавших за него, расположились за его спиной или заняли места в войсках согласно полученным приказам. Лишь один Сагремор, возведенный в ранг его заместителя, находился рядом. Мордред командовал самой мощной кавалерией, какую только видели в Логрисе, и поначалу возлагал на нее все свои надежды одержать победу, ибо она почти вдвое превосходила по численности королевских всадников. Прямо перед ним был Артур, который одним видом своим внушал ужас самым трусливым и тревогу самым храбрым — своей гигантской, не подвластной времени фигурой и овевавшей его живой легендой, где мифы сплетались с подлинными деяниями, а также славой непобедимого полководца. На его стороне оказалось только двадцать пять пэров Камелота, но среди них были все наиболее прославленные воины империи, за исключением Мордреда и Ланселота. Артур стоял во главе своих всадников, Кэй и Гавейн держались слева и справа от него. Ивейн командовал пехотинцами королевской армии, Тристан — оркнейской. И вся эта закованная в железо живая масса содрогалась от напряженного ожидания, жажды скорее вступить в бой, ненависти к братьям-врагам, головокружительного и омерзительно-прекрасного желания убивать и умереть. Содрогалась она также от тревоги и опасения: тревогой охвачен был королевский лагерь, где у всех было предчувствие, что эта заря Камланна обратится в сумерки Логриса; опасение царило в лагере Мордреда, где многие колебались, страшась поражения и смерти, ибо, невзирая на искусные доводы, взывающие к добродетели или к личной выгоде, невзирая на подавляющее большинство поддержавших мятеж пэров, невзирая на все ошибки короля, воплощением вечного Камелота был не Мордред, а Артур, который пребывал не здесь, а там, напротив, и посему сражаться предстояло с тем, что гибели не подлежало.
Внезапно Гавейн направил коня к вражеской армии и остановился недалеко от Мордреда с Сагремором.
— Мордред, — сказал он, — кто может пойти за безумным священником, кроме глухих, слепых и тупых людей? За твоей спиной я вижу шайку глупцов, а рядом с тобой самого глухого, слепого и тупого из них. Завтра уже наступило, Сагремор! Иди же сюда! Или ты еще и самый трусливый из всех?
Он выхватил меч. Сагремор, не помня себя от ярости, сделал то же и, прежде чем Мордред успел удержать его, пустил свою лошадь в галоп. Гавейн ждал, застыв неподвижно. Он легко отразил выпад противника, одновременно подав коня в сторону, затем поскакал вслед за Сагремором, и, когда тот разворачивал лошадь, настиг его. Нависнув над ним на какую-то долю секунды, он нанес столь молниеносный удар, что ошеломленные зрители увидели только, как сверкнула сталь клинка. Голова Сагремора склонилась на плечо, затем сорвалась и покатилась по земле, а лошадь между тем уносила все дальше изувеченного всадника, который, казалось, продолжал управлять ею, пока наконец не выпал из седла. Гавейн вонзил меч в окровавленный рот и, широко размахнувшись, швырнул голову в самую середину шеренги вождей, которые в испуге шарахнулись в разные стороны. Тогда Артур подал сигнал к нападению, и королевская конница с громовым криком «Логрис!» ринулась на расстроенные ряды врага, тогда как Ивейн с Тристаном повели пехотинцев, которые шли вперед неторопливо, сомкнутым строем, с ужасающей решимостью и спокойствием. Так могла бы надвигаться стена.