— Но если истина вещей жестока, Мерлин, как может быть доброй истина людей? Да и можно ли примирить справедливость с правосудием? И стало быть, этого немыслимого примирения нельзя достичь, если не прибегнуть к слепой вере за счет ясности рассудка? И способна ли вера долго сопротивляться порядку вещей?
— Это величайший и важнейший из всех вопросов, Моргана. И то, что ты с такой ясностью постигаешь его в самом начале обучения, уже преисполняет меня гордостью за подобную ученицу. Мы будем изучать два высших проявления рассудка — знание и выбор, в их взаимосвязи и порой в противоречии. Но сейчас слишком рано. Тебе предстоит многое узнать.
— Хорошо, Мерлин. Но одно то, что ты предназначил для нас — для Артура и для меня — разное обучение, желая преподать ему закон людей, а мне закон вещей, уже содержит в себе частичный ответ на это великий вопрос…
Мерлин опустился на одно колено, чтобы его лицо оказалось вровень с лицом девочки. Он вглядывался в изумительные зеленые глаза, в которых, казалось, читал поразительные для столь юного и хрупкого существа ум и волю, но также тревогу и даже страх.
— Я уже знаю, что в тебе заключена часть меня самого, Моргана. Несомненно, ты — идеальная ученица, о которой наставник может лишь мечтать. Возможно, ты — дитя моего духа. Любимое дитя моего духа…
— Возложив твою руку себе на голову, — сказала она, — я приняла решение. Ты будешь для меня важнее отца, настоящего отца, который умер, и короля, который удочерил меня. Важнее даже моей матери Игрейны. Ибо жажда познания, которую, как я сказала, тебе не утолить, это еще и жажда любви. Сможешь ли ты утолить эту жажду? Я одинока в мире, который не понимаю, и я пришла к тебе, чтобы ты исцелил меня от невежества и одиночества. Ты можешь это сделать, Мерлин?
Мерлин нежно поцеловал ее в лоб.
— Значит, — сказал он, — даже в тебе чувство и разум с самого начала нерасторжимы. Как видишь, чем сложнее мотивы, тем труднее отыскать закон, будь то закон людей или вещей.
И тогда Моргана впервые улыбнулась.
Мерлин сказал Моргане:
— Заниматься мы будем несколькими ключевыми вопросами, ответ на которые следует искать в соответствующих отраслях познания. И первый вопрос таков: лежит ли в основе любой науки наблюдение или то, что мы познаем при помощи чувств, или же абстрактное рассуждение и его логический инструмент — математические науки, согласно не вполне точному определению Аристотеля. Греки считали математику высшей отраслью познания, и мы должны будем изучить такие сочинения, как «Начала» Еквклида и «Арифметику» Диофана — двух мыслителей из Александрии, равно как «Исчисление песчинок» Архимеда из Сиракуз и его трактаты о круге, сфере и цилиндре, трактат «О конусах» Аполлония из Перги… если ограничиться пока лишь самыми главными трудами. Что же касается основ науки, о них рассуждали не только афиняне Платон и Аристотель, но и пифагорейцы, а также Гераклит из Эфеса, Парменид из Элеи, Эмпедокл из Агригента и Анаксагор из Клазимен. Второй вопрос: состоит ли материя из четырех элементов — воды, земли, воздуха и огня, как представлялось это большинству философов; или же состоит она из вечных, неделимых и взаимозаменяемых частиц, или атомов, как утверждали Левкипп из Милета и Демокрит из Абдеры, а вслед за ними Эпикур из Самоса и его ученики, среди которых наиболее знаменит римлянин Лукреций; или, согласно выдвинутой Платоном доктрине, состоит она из изначальных геометрических фигур, образующих четыре простых тела и все сложные тела, чье родство определяется, таким образом, не химией, а математикой. Следовательно, мы должны рассмотреть, как тела создаются и обретают форму, преображаются, распадаются и движутся — последнее породило долгий спор о среде и пустоте, в котором главную роль играли Аристотель и Демокрит. Ведающие этим отрасли познания суть физика и механика. Мы рассмотрим также особенности живой материи, чем занимаются биология и медицина, где особую славу снискал Гиппократ со своими учениками, а также Гален. Третий вопрос: являет ли собой Земля неподвижный центр Вселенной. Эту теорию защищали все философы, за исключением двоих: Аристарх из Самоса утверждал, что Земля вращается одновременно вокруг собственной оси и вокруг Солнца, подобно всем прочим планетам, и после него этот тезис поддержал его единственный и дальний ученик — халдей Селевк. Системой мира — как геоцентрической, так и гелиоцентрической — ведает астрономия, которая идеально подходит для применения математических методов. В лагере сторонников геоцентризма мы уделим главное внимание Платону и его системе сфер, Эвдоксу из Книда и Аристотелю, теории о вращении вокруг оси, занимающей особое место в общей концепции геоцентризма и выдвинутой Гераклидом из Понта, моделям эпициклов и эксцентров, предложенным Аполлонием из Перги, Гиппархом из Никеи и Птолемеем из Александрии, которые, следуя идеям Платона, пытались объяснить внешне беспорядочное блуждание планет и объяснить эту аномалию, преобразовав посредством математического расчета такое перемещение, обусловленное задержками, остановками и ускорением, в единственное допустимое равномерное движение по кругу. Система мира включает в себя также описание Земли, или географию, и мы познакомимся с трудами Птолемея, равно как с картами Эратосфена из Кирены, который опирается на систему параллелей и меридианов. Он же определил размеры Земли посредством столь же прекрасного, сколь простого математического метода. Четвертый вопрос: определяется ли ход вещей вмешательством Бога или богов, кто стоит у истоков творения и влияет на происходящее в мире события? И лежит ли в основе всего идея — универсальная идея, как утверждает Платон? Подчинено ли все конечной цели, расположенной на единственной в своем роде лестнице, которая начинается с бесконечно малого и восходит к Богу, — подобный порядок и иерархия, предложенные Аристотелем, идеально согласуются с космологией и философией христианской церкви. Допустима ли во Вселенной, полностью подчиненной законам физики, некая случайность, которая позволяет человеку обрести свободу воли и собственную нравственную цель, а именно: победить страх познанием? Эпикур называет это «отклонением», дарующим невозмутимость, или атараксию. Или же никаких целей нет, и все сущее — чистая механика? Вот в самых общих чертах то, что необходимо для познания, производимого разумом, а следовательно, для человека, обладающего этим разумом.