— С тобой мне не страшно, Мерлин. Люби меня. Люби меня всегда, и я не умру.
Он почувствовал, как она в последний раз судорожно всхлипнула, потом успокоилась и заснула. На ее щеках еще блестели бороздки от слез, но губы уже сложились в очаровательную улыбку. Длинные черные волосы ниспадали ей на спину. Она казалась безмятежной, хрупкой и беззащитной, вновь обретя свой возраст в забвении сна. И Мерлин вдруг почувствовал, что ничто больше не имеет значения, кроме этой ласковой и непокорной девочки, спящей у него на руках. И этот миг абсолютной любви, повергнув в ничто закон и хаос, добро и зло, ум человеческий и смерть, превосходил все грезы о бессмертии.
В 470 году, на рассвете того дня, когда Моргане сравнялось двенадцать лет, она одиноко стояла в библиотеке, где Мерлин восемь лет, не жалея усилий, обучал ее и где она проводила собственные исследования. Она уже была очень высокой, и ее стройная фигура, очаровательная надменность манер, восхитительные черты удлиненного лица свидетельствовали о медленном исчезновении детской мягкости и неопределенности: в этой девочке уже видна была женщина несравненной красоты, не имеющей себе равных в Логрисе и во всем западном мире, превосходящей даже красоту ее матери Игрейны. Зеленый блеск ее глаз стал еще более ярким и одновременно холодным. Роскошная пышность ее длинных черных волос создавала разительный контраст с почти прозрачной, молочной бледностью безупречной кожи, и это сочетание черного с белым словно испускало свет, отбрасывавший тень на ее белоснежное и очень простое платье без рукавов.
В библиотеку вошел Мерлин.
— Итак, — сказал он, — ты сама выбрала этот день, чтобы изложить мне основанное на моем обучении и твоих исследованиях понимание мира и освободиться тем самым от моей опеки. Ты станешь философом, который в поисках истины будет подчиняться лишь собственной воле. Могу только одобрить это, но тебе всего двенадцать лет. Не слишком ли рано?
— У меня достаточно аргументов для построения моей теории, Мерлин. В дальнейшем аргументы эти можно подтвердить или опровергнуть посредством наблюдений и расчетов, а это я в состоянии сделать без помощи наставника, пусть даже такого, каким являешься ты в моих глазах — безмерно превосходящим всех познаниями и мастерством в искусстве майевтики[6].
— Что ж, слушаю тебя.
Мерлин сел за мраморный стол, на котором было разложено несколько предметов. Моргана заговорила своим грудным музыкальным голосом, способным очаровать любого слушателя. Речь ее текла неторопливо и ровно.
— Я начну с самого малого, постепенно продвигаясь к самому большому в физике, астрономии, этике, и выводы каждой части будут непосредственно влиять на аргументы части последующей, включающей предыдущую в себя. Что касается состава материи, то я прежде всего изучила самое распространенное учение, а именно учение о четырех элементах, или простых телах, которые — по отдельности или смешавшись в различных пропорциях — служат исходным материалом для любого живого существа или неодушевленной вещи. Если вода может испаряться в воздухе, а воздух — сгущаться в облако и проливаться дождем, это означает, что оба тела, не будучи одинаковыми, что видно простым глазом, содержат все же сходные части, позволяющие им переходить друг в друга. Из чего я заключаю, что вода и воздух не принадлежат к числу элементов, или простых тел, — это сложные тела. Земля представляет собой тело еще более сложное: она состоит из множества частей — от самых разнообразных скал всех видов, форм и размеров до плодородных почв, возникших при разложении животных и растений, которые сами также сложные тела. Что до огня, то и он не элемент и даже вовсе не тело, а зримый облик сгорания какого-нибудь тела. Тело может существовать без огня, но огонь не может существовать без тела, из чего ясно видно, что огонь — не что иное, как тело, достигшее определенной стадии жара. Решающим же доказательством служит то, что огонь, будь он простым телом, должен был бы всегда иметь одинаковый зримый облик и одинаковое воздействие, тогда как легко заметить, что истекающая из вулкана лава дает мало света и выделяет сильнейший жар, а пламя лампы дает много света и выделяет куда меньший жар. Из этого следует, что свойства огня — это свойства сгорающего объекта. Вот почему я полностью отвергла учение о четырех элементах и аргументы его сторонников, которые сочла противоречивыми и ошибочными независимо от того, идет ли речь об упрощении, когда главным признают один из элементов, как это делали с водой и воздухом Фалес и Анаксимен — оба из Милета, или об усложнении, как это делал Эмпедокл из Агригента, установивший различие между некими «корнями», чего я постичь не в состоянии. Я отвергла и выдвинутую Платоном теорию треугольников как базовых составляющих материи в силу одного, но вполне логичного довода, ибо сложение — будь оно даже многократным — лишенных субстанции геометрических фигур не может привести к возникновению какой бы то ни было субстанции, а значит, не может из них возникнуть ни одно существо и ни одна вещь. Наконец, я изучила и подвергла критическому разбору атомистическую теорию Левкиппа из Милета и особенно Демокрита из Абдеры. Она покоится на двух главных основаниях: самих атомах и пустоте, необходимой, согласно Демокриту, для их передвижения и сцепления между собой. Атомы будто бы представляют собой первичные неделимые частицы универсальной материи. Формы и размеры их будто бы бесконечно разнообразны; взаимодополняемые сцепляются, образуя тем самым все существа и все вещи, тогда как не взаимодополняемые не сцепляются. Они будто бы вечны, то есть не имеют ни начала, ни конца, ибо, в отличие от всех других вещей, которые их посредством создаются и пересоздаются, неделимы, а потому не могут прийти из небытия или в небытие вернуться — логический постулат, четко сформулированный Анаксагором из Клазомен и Парменидом из Элеи. Они будто бы не имеют веса, что позволяет им, вместо того чтобы вертикально падать на один уровень пустоты, двигаться в этой пустоте во всех направлениях, сцепляться для создания материи и разделяться для ее распада. В принципе я готова принять гипотезу о том, что атомы существуют и что они неделимы, ибо, если отвергнуть это их свойство, придется отвергнуть всю гипотезу. Но вслед за Эпикуром из Самоса я уточняю, что эта неделимость должна быть чисто физической, а не математической, ибо математическому делению поддается любая величина, сколь бы малой она ни была. Эпикур отказывается также от понятия о бесконечном разнообразии размеров атомов, заменив его понятием о неопределенном разнообразии, что одобряю и я, поскольку эти размеры неизбежно располагаются в ряду от предельно малых в физическом смысле до предельно больших, невидимых для глаза. Что касается их сочетания, перемещения и форм, определяющих соединение или отсутствие такового, проверить это опытным путем я не могу, так как они незримы — и только воображение подсказывает мне, что одинаковые атомы соединяются, образуя однородные тела, взаимодополняемые связывают различные однородные тела, образуя разнородные или сложные тела, но соединения не происходит, если нет одинаковых или взамодополняемых атомов. Однако главное и наиболее плодотворное из моих критических суждений относится к проблеме веса атомов. Я уже сказала, что Демокрит вынужден был этим пренебречь, поскольку отсутствие веса служит необходимым условием для передвижения атомов в пустоте и для сцепления их между собой. Но я могу опровергнуть Демокрита с помощью того же логического довода, который применила по отношению к базовым фигурам Платона: сложение — будь оно даже многократным — лишенных веса атомов не может привести к появлению весомого объекта. Эпикур пытался разрешить это противоречие, признав наличие веса у атомов, и, чтобы объяснить возможность их сцепления, выдвинул свою знаменитую теорию «отклонения», согласно которой отдельные атомы будто бы перемещаются без всякой причины — вещь немыслимая с точки зрения как логики, так и физики, доказывающая лишний раз, что он, как ты и говорил мне, подчиняет законы этих двух наук своей моральной философии о свободе воли. Я могу разрешить это противоречие между сцеплением и весом только с помощью предположения, что атомы притягиваются друг к другу — это составляет их основное и общее свойство, сцепляются же они благодаря сходству и взаимодополняемости. В этом случае их вес и направление их движения не имеют большого значения, ибо они неизбежно соединяются в силу взаимного притяжения. Я назвала этот способ естественного соединения атомов, образующих однородные или слившиеся воедино разнородные тела, законом сильного притяжения. Опыты ясно показывают, что сцепившиеся атомы можно с большей или меньшей легкостью оторвать друга от друга, ибо атомы воды разделяются свободно, тогда как атомы самых прочных камней разделить почти невозможно, но это ничего не меняет в естественном законе, общем для всех тел, будь то простые или сложные, живые или неодушевленные, мыслящие или лишенные разума: атомы притягиваются друг к другу, чтобы образовать их, и сливаются, чтобы сделать их прочными. Период же разъединения составляет естественный срок