Мерлин долго в молчании смотрел на нее.
— Речь твоя, — произнес он наконец, — превыше всяких похвал, не по соображениям нравственности, но по силе ума, и, полагаю, во всей человеческой истории ни одному наставнику не доводилось испытывать такого удовлетворения и такой гордости талантом своего ученика. Хотя я излагал тебе самые противоречивые теории с нарочитым беспристрастием, сам я всегда был сторонником атомизма и гелиоцентризма. Твой тезис об универсальном законе притяжения — основа всех твоих рассуждений — восполняет лакуну, которую я всегда ощущал, и доказывает, как далеко ты обогнала меня в своих исследованиях. Поэтому ни к чему говорить, что мне нет нужды предоставлять тебе независимость, которую ты сама только что провозгласила и которую никто в мире не смог бы у тебя отнять. Одно лишь слово об этике. Без сомнения, мы обитаем на второстепенной планете, но это не означает, будто сознание — самый ценный и самый страшный наш дар — тоже второстепенно. И защищаемая Эпикуром свобода воли возможна при полном подчинении материи законам — даже если человек, не желая быть слепцом, принимает лишь эту механику абсолютного принуждения. Для сознания выбор возможен, и, говоря тебе это, я не удаляюсь от закона природы, ибо выбор этот обусловлен самостоятельной, нравственной и умственной силой духа, лежащей в основе свободы воли, что сравнимо с самостоятельной физической силой живых существ, которая позволяет им преодолеть общий закон инерции, связанный с притяжением Земли и сопротивлением среды, ибо они ходят, плавают и летают в избранном ими самими направлении. Поэтому мой выбор таков: я хочу построить мир согласно закону, который полагаю справедливым. И если твой выбор будет тем, что ты называешь личным злом, порождением зла универсального, ибо в твоих глазах жестокость сознания есть ответ на жестокость закона природы, у тебя может появиться искушение разрушить создаваемый мною мир. И в этом случае мы станем врагами. Но в заключение повторю твои слова: я тоже люблю тебя, Моргана. Больше всего в мире. И при всех сомнениях в том, что сулит нам грядущее, так пребудет вовеки.
Едва лишь выйдя из-под опеки Мерлина, Моргана отправилась к королю Утеру-Пендрагону и сказала ему:
— Отец, я хочу покинуть твой замок и Кардуэл.
— Почему, Моргана?
— Мерлин завершил обучение мое, что и печалит меня, и радует. Он сказал мне, что отныне я сравнялась с ним в познаниях. Но я хочу быть ему ровней во всех сферах духа. Мерлин создает сейчас новый мир — не для тебя и даже не для Артура, который будет не владыкой, а только главной опорой его. Он создает этот мир для человека вообще — свободного человека, что, на мой взгляд, скорее плод воображения, нежели существо из плоти и крови. Ибо здесь, в Логрисе, все люди из плоти и крови, включая тебя самого, склоняются перед этой волей, этим могучим одиноким духом, и я думаю, что в своем мире один лишь Мерлин свободен. Все вершится по его плану. План этот приводит меня в восхищение, но для меня совершенно неприемлем, и я могу сравняться с Мерлином, только если буду жить в собственном мире. Чтобы создать его, я должна удалиться из места, где вся власть принадлежит Мерлину, иначе помимо воли уподоблюсь пленнице. К чему выходить из-под его опеки в сфере познания, если он держит меня в подчинении своей властью? Знаю, что ты способен понять это, отец, ибо стал рабом Мерлина больше, чем кто бы ни было другой: ты целиком подчинил силу свою его уму, хотя сам — человек старого мира, завоеватель, величайший воин запада, безжалостный вождь на войне и могучий государь, чью волю никто не смеет оспаривать. И я чувствую, что сила твоя часто бунтует в тщетной попытке высвободиться из этого железного ярма. Именно из-за борьбы противоречивых устремлений в твоей душе Мерлин не может сделать тебя владыкой своего мира, тогда как Артура готовит к этому с первых дней его жизни. Я же не буду подчиняться никому — даже Мерлину, при всей любви и уважении к нему.
Утер посмотрел на нее со смешанным чувством любви, восхищения и горечи.
— Я в самом деле способен понять это, Моргана, — сказал он, — как и то, что ты сравнялась с Мерлином в мудрости и умении проникать в тайны других людей. Стало быть, лишь ты в состоянии пренебречь его волей. Я этого не могу, хотя о бунтарстве моем ты догадалась. Но тебе я помогу. Куда ты хочешь отправиться?