Первое весеннее тепло согревало все живое и пробуждало растительный мир. Мерлин и Моргана стояли перед воротами, выходившими в лес. Конюх держал в поводу рослого, уже оседланного жеребца.
— Ты вернешься навестить меня, Мерлин? — спросила Моргана.
— Нет. Разве что тебе будет грозить смертельная опасность. Но я вновь призову тебя в Логрис, когда Артур окончательно исцелится от недуга, которым ты стала для его души.
Моргана улыбнулась.
— Быть может, этого никогда не произойдет, — сказала она. — Ты не слишком высокого мнения обо мне, если думаешь, будто можно исцелить рану, нанесенную моими словами, моей любовью и моей плотью.
— Тем не менее я так думаю. Меня же твое отсутствие не исцелит, однако не сможет — как и присутствие твое — довести до безрассудства.
Моргана положила голову ему на плечо и сомкнула руки вокруг его стана.
— Я не вернусь в Иску, Мерлин, — сказала она, — как и в любое другое место Логриса. Здесь я познала свободу, которую не хочу терять, и обменяю это крохотное королевство лишь на более обширное, более надежное — такое, как Авалон. Ибо я предпочитаю настоящий остров посреди моря островку земли, зажатому между владениями Артура или Бана. В Кардуэл я вернусь лишь для того, чтобы привезти туда Мордреда, когда обучение его завершится. Но отныне и впредь я никогда и никому не стану давать отчета — даже тебе.
Мерлин сжал ее в объятиях и прикоснулся губами к ее волосам. Затем резко высвободился, вскочил в седло и пустил коня в галоп. Моргана провожала его взглядом, пока он не исчез за деревьями Броселианда. И она заплакала так, как не плакала с семилетнего возраста — в Кардуэльском лесу. Но тогда она нашла утешение и прибежище в объятиях Мерлина, которых теперь лишилась, и ей казалось, что она потеряла это последнее прибежище — более надежное и более мощное, чем любая крепость, защищавшая ее от мира и от себя самой. И что Мерлин оставил ее во власти демонов — навечно.
Моргана, объявившая войну человеческому роду, по отношению к подданным своим проявляла неукоснительную и грозную справедливость. Никогда не карая без причины, она соразмеряла наказание с проступком, и молить ее о пощаде было бесполезно. На своих землях она сама вершила правосудие, но занималась также и врачеванием, которое одно лишь свидетельствовало о некотором снисхождении к людям. Благодаря своим исследованиям она достигла невиданного прежде уровня в познании человеческой физиологии и химического состава растений, поэтому ее хирургические операции и лекарственные снадобья почти всегда оказывались благотворными, отчего подвластный ей маленький народ проникся к ней религиозным благоговением. Это обожествление привело к тому, что внушаемые ею любовь и ужас окончательно слились воедино, превратившись в безоговорочную преданность и нерушимую верность. Воины, которых дал ей Бан, готовы были умереть за нее, отражая нападение любого врага — пусть даже им пришлось бы сразиться с прежним своим господином. Так Моргана в дополнение к искусству убеждать, обольщать и вызывать страх овладела искусством внушать к себе любовь. С каждым годом благосостояние Дольнего замка возрастало, а плодородие земель достигло такой степени, что Моргана уступала излишки урожая королю Бану в обмен на припасы и товары, которые нельзя было произвести в ее угодьях. Несмотря на эту оживленную торговлю, никогда подданные Бана — будь то вестники, воины или вожатые обоза — не допускались за крепостные ворота. Когда Моргана желала снестись с королем, она посылала к нему в сопровождении самых могучих бойцов Бондуку, которую сделала не только личной служанкой и управительницей замка, но также посланницей и иногда подругой своих ночей, ибо та отличалась красотой и чувственностью. Моргана научила ее доставлять себе столь же великое наслаждение, какое ощущала от близости с мужчиной. Признательность и преданность Бондуки не знали границ, но вдобавок она прониклась к своей повелительнице любовной страстью, которой предалась целиком — телом и душой, ибо подобного чувства она еще не испытывала ни к одному живому существу. И проведенные в восторженном обожании ночи с Морганой стали для нее источником бесконечного счастья и мистического наслаждения — тогда как другие, более частые ночи вдали от госпожи обращались в томительную разлуку, похожую на изгнание.
В этих владениях чужакам, будь они из Беноика или других земель империи Артура, следовало страшиться Морганы. Мало кто осмеливался проникнуть за крепостные стены, ибо это означало неминуемую смерть. Но такая же кара ожидала даже тех, кто без особой надобности бродил поблизости и попадался в руки вооруженной стражи. Бан во всеуслышание провозгласил Дольний замок независимым, запретным и неприкосновенным местом, поскольку Моргана обладала королевской привилегией и не подчинялась законам Беноика. Для большинства такого предупреждения оказалось достаточно — люди старались не заходить в эту часть Броселианда. Зато сюда потянулись бежавшие от правосудия Логриса преступники, которым казалось, будто они обретут надежное убежище именно благодаря дарованной Моргане привилегии: избежав относительной опасности — тюрем и галер Артура, они отправлялись в подземный эргастул замка, где их ждала верная гибель. Находились также воины и вельможи, ослепленные жаждой славы, обладания и наслаждения: им хотелось добиться любви самой прекрасной и самой знатной женщины западного мира — в надежде возлечь на одном с ней ложе они попадали на ее стол для вскрытия. Некоторые из них сразу пополняли ряды смертников, другие получали краткое удовольствие, которым Моргана дарила их за красоту и за которое приходилось платить величайшим унижением, — но домой ни один из них не вернулся.