Зачем я был нужен, стало ясно вскоре после рассвета, когда Вриса — предводительница Амсарад-фейна (так они себя называют; это значит «Люди убивающей птицы» или «Клан сокола») — отвела меня в святилище племени намакушке соседнего холма.
Холм этот — самый высокий в округе, и карабкались мы довольно долго. На вершине моему взору предстал менгир — одиноко стоящий каменный столб, разрисованный синими спиралями, птицами и животными. Чаще других встречались изображения волка и сокола.
За поясом у Врисы торчал длинный, блестящий, как зеркало, кинжал. Воин с колокольчиками — позже я узнал, что его звали Элак, — всю дорогу крепко сжимал мне руку повыше локтя. Два других воина несли копья. Остальные вереницею взобрались на холм и кольцом окружили нас. Они тихо напевали без слов — будто ветер шуршал сухой листвой.
Мне крепко связали запястья кожаным шнуром, сняли с меня сняли плащ и уложили с солнечной стороны камня. Сомнений не оставалось — сейчас меня принесут в жертву, и, судя по разбросанным вокруг костям, не меня первого.
Не сочтите за хвастовство, но я испугался гораздо меньше, чем оставшись один в тумане. В моих будущих убийцах не было ни ненависти, ни вражды. Они вовсе не желали мне зла. Да и что тут, с их точки зрения, дурного? Душа юноши возродится в другом теле, или же он переселится в Иной Мир, к Древним, в счастливый край, где не ведают зим и ночей. В любом случае можно сказать, что ему повезло.
Ради этих завидных благ он должен погибнуть. Что ж, раз иначе нельзя, значит, и обсуждать тут нечего. А потом ему все равно умирать — раньше ли, позже ли. По их мнению, я не должен был обижаться.
Итак, я лежал на земле, ждал, когда солнце взойдет над окрестными холмами. С первым его лучом на менгире Вриса должна была нанести удар, и я, как всякий христианин на моем месте, молился, чтобы мучения были краткими.
Солнце озарило менгир, пение смолкло, стоящие вокруг завопили, нож блеснул и змеей метнулся ко мне. Я что есть силы зажмурился и услыхал крик.
Я открыл глаза. Вриса левой рукой сжимала запястье. Лицо ее побелело от боли. Она кричала и скалила зубы. Рукоятка ножа лежала на земле, лезвие брызгами желтого стекла рассыпалось по траве.
Элак выкатил глаза и так крепко стиснул копье, что кровь отхлынула от пальцев. Другие кусали кулаки, кто-то бросился на землю и завизжал.
Я перекатился и сел. Мудрая старуха племени Герн-и-фейн протолкалась вперед, простерла руки и стала смотреть на встающее солнце, что-то бормоча нараспев. Потом она взмахнула руками и бросила короткое властное слово. Двое мужчин, обмирая от страха, подошли и развязали мне руки.
Теперь будут говорить, что я сломал кинжал колдовством. Слышал я и такое — немудрено, мол, что он рассыпался. Знамо дело, бронза не берет заговоренных.
Так вот, я был изумлен не меньше других и ничуть не чувствовал себя заговоренным. Да я тогда и не знал секретов древней науки. Я просто рассказываю, что случилось. Хотите — верьте, хотите — нет. Однако, когда жертвенный нож блеснул в воздухе, перед ним возникла рука — «облачная рука», как говорит Элак. Нож ударил в загадочную ладонь и рассыпался вдребезги.
Запястье у Врисы уже распухло. Удар был такой сильный, что бедная девочка едва не сломала себе руку. Я говорю «девочка», потому что вскоре узнал, что она лишь на год-два старше меня, хоть уже стала предводительницей. Герн-и-фейн, ведунья с глазами, как острый кремень, и сморщенным бурым лицом, приходилась ей бабкой.
Герн-и-фейн мигом распознала знамение. Она подняла меня на ноги (солнце уже взошло, яркий свет бил прямо в лицо) и долго смотрела в глаза, потом обратилась к остальным и что-то взволнованно залопотала. Ее соплеменники только таращили глаза, но Вриса медленно подошла, взяла меня за скулы, большими пальцами оттянула веки вниз и заглянула в глаза.
Лицо ее озарилось. Забыв про боль, она стала звать остальных, чтобы и те посмотрели. Пришлось терпеть, пока все, один за другим, изучали цвет моих глаз.
Убедившись, что у меня и впрямь золотые глаза сокола, Герн-и-фейн возложила мне на голову руки и возблагодарила Луга-Солнце за дивный дар.
Потом я узнал, что это было время, когда клан считал, что нужно принести хорошую жертву, чтобы остановить череду несчастий, преследовавших их три лета подряд: трава не уродилась, овцы принесли мало ягнят, двое детей умерли от лихорадки, младшего брата Ноло убил вепрь. Они уже отчаялись, когда Элак, возвращаясь после неудачной охоты, услышал в тумане мои крики. Они решили, что их молитвы услышаны.