Она радовалась, когда я выучил ее имя и научил произносить свое. Все племя вопило от восторга, узнав, что меня зовут «Сокол» — выходило, что меня и впрямь послали Родители. Они с нетерпением следили за моими успехами в языке, любой пустяк приводил их в восхищение. Сидя за ужином у огня, они могли бесконечно рассказывать друг другу о моих достижениях. Сперва я относил это на счет своего особого статуса, но потом узнал, что так они относятся к детям вообще. Дети занимали в племени особое положение. Даже в их языке богатство и ребенок обозначались одним словом «прибыток».
Они относились к детям, как другие относятся к чтимым гостям, — с вниманием и уважением. Само присутствие малышей становилось источником радости и поводом к ликованию. По летам я был для них почти взрослый, но, как неотесанный дикарь, оставался на положении дитяти, пока не освоил правила поведения. Вот почему первые месяцы я бывал среди детей не меньше, чем в обществе их родителей.
Лето пронеслось незаметно. Я изо всех сил учил язык, чтобы рассказать, как тревожусь о своих близких, и узнать, зачем меня держат.
Возможность представилась как-то холодной ночью вскоре после Лугназада. Мы, как нередко бывало, сидели у костра под звездами на самой вершине холма. Элак и Ноло — первый и второй мужья Врисы — вместе с несколькими соплеменниками провели весь день на охоте и, поужинав, стали рассказывать о дневных впечатлениях.
В наивной простоте Элак повернулся ко мне и сказал:
— Видели людей-больших в кривой балке. Все ищут дитя-прибыток.
— Все? — спросил я. — Ты и раньше об этом знал?
Он улыбнулся и кивнул, Ноло тоже закивал и добавил:
— Мы давно их видим.
— Почему же мне не сказали? — спросил я, стараясь не злиться на них.
— Мирддин теперь фейн. Будешь фейн-брат. Скоро уходим; люди- большие поищут и уйдут.
— Уходим? — Гнев мой испарился. Я повернулся к Врисе. — Что Элак говорит? Куда мы уходим?
— Скоро снег. Уйдем в другой дом, фейн-брат.
— Когда? — Отчаяние, подобно тошноте, подкатило к горлу.
Вриса пожала плечами.
— Скоро. До снега.
Ну разумеется, я должен был догадаться: Обитатели холмов не могут долго оставаться на одном месте. Почему-то я не подумал, что скоро придет пора перебираться на север, в зимнее жилище.
— Отведите меня к ним, — сказал я. — Мне надо их видеть.
Вриса нахмурилась и повернулась к Герн-и-фейн. Та легонько покачала головой.
— Нельзя, — отвечала она. — Люди-большие приберут дитя-прибыток.
В их языке нет слова «украсть», они говорят «прибрать», и, надо сказать, сами изрядные мастера прибрать то, что плохо лежит.
— Я был человек-большой, прежде чем стать фейн-братом, — сказал я. — Мне надо попрощаться.
Они удивились. Для них не существует прощания и разлуки — даже смерть не воспринимается как окончательное расставание. Просто человек отправляется в путь, как, скажем, на охоту, и может в любой день вернуться в ином теле.
— Что значит «по-про-ща-тя»? — спросила Вриса. — Не знаю такого.
— Надо сказать им, чтоб прекратили поиски, — объяснил я. — Ушли из кривой балки и вернулись домой.
— Нет, Мирддин-прибыток, — радостно успокоил Элак. — Люди-большие скоро кончат искать. Скоро уйдут.
— Нет. — Я вскочил на ноги. — Они мне фейн-братья, родители. Они никогда не бросят искать дитя-прибыток. Никогда!
Их представления о времени были очень неопределенными. Мысль о нескончаемом действии оказалась выше их разумения. Вриса только покачала головой:
— Не знаю такого. Ты теперь фейн. Дар Сокольему народу от Родителей.
Я согласился, но сдаваться не стал.
— Да, я ваш дар. Но я должен поблагодарить фейн-братьев, что стал человеком Сокола.
Это они поняли — кто же не хочет стать человеком Сокола? Любой будет безмерно благодарен за эту честь и непременно захочет выразить свою признательность. Да, они понимали, что я захочу сказать «спасибо» бывшим фейн-братьям.
Более того, они увидели в этом знак моего взросления.
— Это хорошо, Мирдцин-брат. Завтра поблагодаришь Родителей.
— И фейн-братьев, — не отступался я.
— Как же ты их отблагодаришь? — с подозрением спросила Вриса. Она учуяла подвох, ее темные глаза настороженно сузились.
Надо было отвечать с видом полнейшей невинности, иначе она отказала бы наотрез.
— Я верну им одежду.
Это тоже звучало понятно. Людям, не умеющим прясть, не знающим утка и основы, тканая одежда представлялась огромной ценностью. Врисе было жалко упускать из рук одежду-прибыток, но она понимала мое желание: если невозможно вернуть меня, прежний фейн будет рад получить в утешение такое хорошее платье.