— Можешь не извиняться передо мной.
— Хорошо, когда кто-то тебя любит, даже если ты не можешь сполна ответить на эту любовь. Мелвис мне приятен, однако сердце мое навсегда принадлежит Талиесину. Мелвис понимает. — Она кивнула, чтобы подчеркнуть свою мысль. — Я говорила, он хороший человек.
— Знаю.
— Ты не сердишься? — Она вновь повернулась ко мне, впилась глазами в мое лицо. Ее волосы блестели в мягком зимнем свете, на лице читалось сомнение. Наверное, решение далось ей нелегко, но я чувствовал, что она поступила правильно.
— Как я могу сердиться? То, что приносит такое счастье, не может быть дурным. Пусть умножится любовь — разве не так говорил Давид?
Она печально улыбнулась.
— Ты говоришь, как Талиесин. Он сказал бы в точности то же самое. — Она опустила глаза, и меж ресниц просочилась слезинка. — Ой, Мерлин, иногда мне так его не хватает... так не хватает.
Я взял ее за руку.
— Расскажи мне про Летнее царство.
Она подняла глаза.
— Пожалуйста, я так давно не слышал про него от тебя. Мне хочется послушать, как ты произносишь эти слова.
Она кивнула, выпрямилась в кресле, закрыв глаза, в молчании подождала, пока вернутся воспоминания, и начала рассказ, знакомый с младенчества.
— Есть земля, сияющая добротой, где каждый защищает достоинство брата, как свое собственное, где забыты нужда и войны, где все народы живут по одному закону любви и чести.
Это земля, светлая истиной, где слово — единственная порука, где нет лжи, где дети спокойно спят в материнских объятиях, не ведая страха и боли. Это страна, где цари вершат правосудие, а не разбой, где любовь, доброта и сострадание изливаются, как река, где чтят добродетель, истину, красоту превыше довольства или корысти. Земля, где мир правит в сердцах людей, где вера светит, словно маяк, с любого холма, а любовь, подобно огню, горит в любом очаге, где все поклоняются Истинному Богу и соблюдают Его заповеди...
Есть золотое царство света, сын мой. Имя ему — Летнее царство.
Мы с Мелвисом надели теплые шерстяные плащи и поехали в Маридун, где он встречался с жителями, заходил в их дома, раздавал золотые и серебряные монеты вдовам и беднякам. Он давал не как иные господа — в надежде на будущие выгоды, но из заботы о нуждающихся и по собственному благородству. И каждый призывал на него благословение Того Бога, Которому поклонялся.
— При рождении меня нарекли Эйддон Ваур Врилик, — сказал он мне на обратном пути, — однако твой отец дал мне имя, которое я ношу теперь: Мелвис. То был величайший дар в моей жизни.
— Я прекрасно помню, — сказала моя мать. — Мы только что приехали в Маридун...
— Он пел, как никто на моей памяти. Если б я только мог передать это тебе, Мирддин: внимая ему, душа раскрывалась к небесам, и дух, свободный, парил с орлами или носился с оленями. Его песня была ответом на все безымянные томления души, вкусом мира и радости, который не передать словами. Ах, если бы ты слышал его, как я! Я преподнес ему золотую цепь или что-то в таком роде, а он в благодарность дал мне имя: «Встань, Мелвис, — сказал он. — Я узнал тебя». Я ответил, что меня зовут иначе, и он сказал: «Сегодня ты Эйддон Щедрый, но придет день, и люди назовут тебя Мелвисом, Благороднейшим». Так и стало.
— Вот уж воистину. Пусть он дал тебе имя, но заслужил ты его сам, — сказал я.
— Ах, если б ты его знал, — произнес Мелвис. — Вот что я подарил бы тебе, будь это в моих силах.
Остаток пути до виллы мы проделали в молчании, не потому что загрустили, просто думали о прошлом и о событиях, которые соединили нас всех. Короткий зимний день ненадолго вспыхнул золотом меж голых черных ветвей и погас совсем. Когда мы въезжали во двор, несколько людей Мелвиса как раз вернулись с охоты. Они были в холмах с утра и загнали оленя. С ними оказались Гвендолау и Барам, чему я нимало не удивился.
Я вспомнил, что забыл представить друзей, и мне стало стыдно.
— Мелвис, Харита, — начал я, как только они подъехали, — вот кого надо благодарить за то, что я добрался живым...
В этот миг я увидел мамино лицо и похолодел.
— Мама, тебе плохо?
Она застыла, как в столбняке, и часто, порывисто дышала.
Я коснулся ее руки.
— Мама?
— Кто вы? — выговорила она странным, неестественным голосом.
Гвендолау успокаивающе улыбнулся и повел было в воздухе рукой, но так и не завершил жеста.
— Простите меня...