Ардмир Мари
МЕРЛО КРАСНОЕ ИЛИ МУРЛО СТРАСТНОЕ
посвящается замечательному человеку Васьковской Татьяне Николаевне
Пролог
В комнате пусто и очень тихо. В какой-то мере голо, хотя все предметы на местах и просто не хватает родителей. Уехали. Я сняла ставни с крючков и закрыла окна. Запах медикаментов не ощущается уже, и простыть здесь больше некому. Тишину не разрывает хрип отца и более не наполнят тихие вздохи матери. Слава Богу, ангиной переболели без осложнений. И брат на радостях повез их в тепло Хорватии на месяц, чтобы отогрели косточки.
Кутаясь в шаль и шаркая шлепанцами по полу, прошла к себе.
Ночь… что ты делаешь с одинокими?
За что возвращаешь в объятия страха и неуверенности?
Зачем напоминаешь о прошлом, об осколках и потерях?
Зачем мучаешь?
Зачем?
Но что может ответить ночь или ее спутница луна? Я знаю ответ, и легче от этого не становится. Во всем исключительно во всем виновата сама, ведь это мною был избран тот путь, что остался за спиной, те люди, что оставили след в сердце, ситуации, которые изменили или перекроили меня с моего же позволения.
Я сама выбрала этот путь, сама и прошла… В одиночестве…
Здравствуй новая точка отсчета.
Мне тридцать пять. Не замужем, давно в разводе, без детей, без перспектив… все еще без перспектив. Учительница русского, так и не выучившаяся на психолога. А ведь какая была мечта, какая мечта…
И вот теперь вглядываясь в отражение в зеркале, я не смею скорбеть о прошлом, о случившемся, о происходящем. Стоит запомнить этот момент осознания — я такова. Тусклые каштановые волосы, неухоженная кожа, потухший взор карих глаз и уголки губ опущенные вниз. Печать печали на лицо, или точнее на лице.
Можно сказать — старуха, но дело не в возрасте. Молодость всегда красива, но не молодость важна, а душа. Внутреннее к сорока годам становится внешним, как не скрывай. Будь я умнее, зеркало представило бы искрящийся взор романтичной особы, тяготеющей к знаниям, к жизни, к движению; не смотря ни на что, вопреки всему — свет и доброта, как и в прежние времена. Но видимо ума мне попросту не хватило, хотя бы сохранить то, что когда-то было.
Сгорела изнутри и взгляд печальный. Что делать? Пенять на других или признать, что выбор был сделан мною? Сожгла себя сама, посадила в клетку, лишила надежды, и как оказалось последнего огня. Я и только я…
Выход из положения: понять и простить, простить и принять, и приняв взять себя и свою судьбу в руки и перекроить. Перекроить так, как считаешь нужным, а не так, как говорят со стороны.
— Хватит надеяться на провидение! Хватит оглядываться на других! Хватит саму себя обрывать! Я режиссер, я продюсер, я актер… Напиши свой сценарий, черт побери!
Расправив худые плечи и приподняв подбородок, приветствую отраженную себя:
— Здравствуй, избранная мною.
И смеюсь. Увидела бы такую мадам в свои двадцать лет, пожалела бы. Худая, согнутая, с посаженным зрением и настроением в константе — ниже плинтуса. И это я.
Внутренний голос тоже смеется и нагло спрашивает:
— Чего ты хочешь?
Отвечаю честно:
— Вернуть прежнюю себя и больше не отпускать, никогда и никуда.
А сможешь?
— Смогу!
Да? — смеется голос, — вспомни, сколько всего ты не сделала, и не добилась. Посмотри на свой возраст, на свое окружение. Кто ты?
— Человек.
Ты уже не девочка, — шепчет голос язвительно. — Да и психолог из тебя не вышел. Так может быть тихо скромно доживешь свои года?
— Нет.
Да ну! А сколько их осталось с твоей-то болячкой? Думаешь еще что-то успеть?
— Мне хватит.
Одумайся, зачем смешить окружающих и позорить родных?
— Я так решила, я так хочу.
Развода ты тоже хотела. И как тебе? Нравится?
— В прошлом, все в прошлом. — Шагнула к отражению и поцеловала холодную поверхность зеркала:
— Что бы ты ни сказала и ни сделала, я люблю тебя.
Нужно говорить не «тебя» а «себя», перекривил голос.
— Знаю. Буду работать над этим.
С завтрашнего дня начну новую жизнь, и выполню прописанный мною план.
Пункт 1: уйти с опостылевшей работы
Стоя под кабинетом нашего директора с улыбкой вспомнила, как пришла в школу устраиваться на стажировку. Студентка третьего курса довольная и счастливая — меня допустят к детям!
Ах! Каким красивым был наш директор Вячеслав Николаевич. Возможно, глядя на высокого брюнета со смеющимися зелеными глазами, доброй улыбкой и кошачьей походкой, я и подалась в учителя. Все же филологу и любителю книг была дорога и в редакторы, и в писатели, корректоры, критики да куда угодно, только выбери. А я оказалась тут перед дверьми обители улыбающегося Бога. Обитые красным кожзаменителем они были чем-то сродни вратам в рай, или я мечтательная дурашка такими их представляла из-за благоговения перед директором.