— Как? Он ходит пешком?
— Да, по примеру первого из апостолов.{94} Правда, ему не так давно подарили носилки, но пользуется он ими лишь при крайней необходимости. Свои доходы он тратит почти целиком на помощь бедным; оказывая благодеяние бедняку, он не осведомляется предварительно, каких догматов тот придерживается; он помогает каждому, кто несчастен, ему достаточно того, что это — человек. Он чужд упрямства, он не требует подчинения, он не фанатик, не гонитель. Взгляд его всегда ясен, ибо отражает добрую, умиротворенную душу человека, не знающего иной страсти, кроме страсти делать добро. Он часто говорит тем, кого встречает: «Друзья мои, милосердие, как учит святой Павел, должно предшествовать вере. Помогайте ближним своим, этим вы исполните закон божий. Укажите ближнему на его заблуждения, но без высокомерия, без злобы. Никого не преследуйте за его верования и бойтесь мнить себя в глубине души вашей лучше того, кто согрешил, ибо завтра, быть может, вы будете более грешны, нежели он. Поучайте только собственным примером. Не объявляйте врагом вашим всякого, кто мыслит иначе, чем вы. Фанатизм в жестокой своей нетерпимости уже причинил слишком много зла, надо опасаться его и не допускать даже малейших его проявлений. Первоначально чудовище это льстит человеческой гордыне и словно возвышает душу того, кто поддался ему; но очень скоро оно начинает пускать в ход хитрость, коварство, жестокость, попирает добродетели и становится самым страшным бичом человечества».
— А кто, скажите, — спросил я, — тот почтенный на вид человек, что остановил его и дружески с ним беседует?
— Это один из достойнейших людей страны, глава Сената. Он ведет нашего патриарха к себе в дом, чтобы вместе с ним пообедать. Во время их скромной, короткой трапезы они будут беседовать о бедняке, о вдовице, о сироте и о мерах, могущих облегчить их страдания. Именно это является предметом их общей заботы и их усердия; никогда не предаются они бессмысленным спорам о тех восходящих к далекой древности смехотворных прерогативах, которыми, словно дети, тешились почтенные люди вашего века.
Глава двадцать первая
ПРИЧАЩЕНИЕ ТАЙН ДВУХ БЕСКОНЕЧНЫХ МИРОВ
— Но что это там за юноша, окруженный сочувственной толпой? Сколько ликования в каждом его движении! Как светится его чело! Что у него за радость? Откуда он идет?
— Этот юноша только что причастился, — с серьезным видом ответил мне мой вожатый. — У нас немного обрядов, но есть один, соответствующий тому, который у вас назывался первым причастием. Мы очень пристально следим за каждым молодым человеком, внимательно присматриваясь к его вкусам, его характеру, его поведению. И едва замечаем, что он ищет уединенных уголков и предается там размышлениям, что он подъемлет растроганный взор свой к небесному своду и в немом восторге созерцает голубую завесу небес, словно ожидая, что она сейчас раскроется перед ним, мы понимаем, что медлить больше нельзя; это значит, что разум юноши созрел и он уже способен воспринять картину чудес творения. Тогда мы выбираем такую ночь, когда небо безоблачно и на нем видны все звезды в полном их блеске. Юношу вместе с его родителями и друзьями приводят в нашу обсерваторию. И тут мы внезапно приближаем к его глазам телескоп[82] и заставляем проплыть перед его взором Марс, Сатурн, Юпитер, все эти небесные тела, в строгом порядке движущиеся в пространстве: мы, так сказать, открываем ему бездну бесконечного. Все эти сверкающие светила чредой проходят перед изумленными его очами. И тогда какой-нибудь почтенный пастырь говорит ему внушительным и торжественным голосом: «Юноша! Ты видишь пред собою бога вселенной, явившегося тебе среди творений своих. Возлюби Создателя, чей блеск и величие запечатлены на поверхности послушных его законам светил. Созерцая все эти чудеса, им содеянные, ты постигнешь, сколь щедро может он вознаградить сердце, что вознесется к нему.[83] Помни, что среди величественных творений божьих человек, наделенный способностью видеть и понимать их, занимает первое место и, будучи детищем бога, должен быть достойным сего высокого звания!».
Вслед за тем картина меняется: приносят микроскоп, и юноше открывается новый мир, еще более дивный, более удивительный, нежели первый. Эти впервые представшие его глазам живые точки, которые в непостижимой малости своей движутся и наделены такими же точно органами, что и колоссы земли, являют ему еще одну примету мудрости Творца.
И пастырь продолжает свою речь:
«Слабые создания, предназначенные жить меж двух бесконечных миров, чувствующие со всех сторон свою подвластность величью божьему, возблагодарим же в молчании ту руку, что, воспламенив такое множество светил, вложила жизнь и чувствования также и в тела бесконечно малые. Нет сомнения, что глаза, предусмотревшие тончайшее строение сердца, нервов и жил мельчайшей твари, способны проникнуть в самые глубокие тайники человеческого сердца. Нет такой затаенной мысли, которая могла бы остаться скрытой от всепроникающего этого взгляда, для коего нет разницы между Млечным путем и хоботком мухи. Пусть же все мысли наши будут достойны бога, видящего их возникновение и следящего за их течением. Сколько раз на протяжении дня может душа устремляться к богу, ища силы в лоне его! Увы! Славить имя его и возносить ему мысленно благодарственные молитвы — это лучшее, на что можем мы употребить свою жизнь!».{95}
82
Телескоп являет собой нравственное оружие, подрывающее основы всякого суеверия, изгоняющее призраки, что внушали страх людскому роду. Наш разум сильно расширился соразмерно тому бесконечному пространству, которое открыл он нашим глазам.
83
Монтескье где-то говорит,{323} что картины ада мы рисуем во всех подробностях, но когда речь заходит о вечном блаженстве, не знаешь, что и обещать достойным его людям. Подобная мысль — заблуждение сего выдающегося ума, который склонен был иной раз и ошибаться. Пусть каждый, кто способен чувствовать, призадумается о том, как много живых и тонких наслаждений дарит ему разум; насколько превосходят они те, коими обязан он чувственности. Да и самое наше тело — что такое оно без души? Как часто погружаемся мы в некую сладостную летаргию, предоставив возбужденному нашему воображению витать, где ему вздумается, принося нам разнообразные утонченные услады, столь непохожие на материальные удовольствия. Почему бы всемогущему Создателю не продлить, не углубить блаженное это состояние? Восторг, что наполняет душу человека добродетельного, размышляющего о возвышенном, не есть ли предчувствие тех радостей, что ожидают его, когда он беспрепятственно сможет созерцать все обширное мироздание в целом?