— И это были, конечно, вы, жестокая Мерседес!
— Вы должны меня знать лучше, несправедливый Луис! Я в тот день видела на турнирном поле только благородного, великодушного и мужественного рыцаря, наделенного всеми рыцарскими достоинствами. Самой осмотрительной оказалась королева. После окончания торжества она призвала меня в свою ложу, почти час милостиво и ласково беседовала со мной и лишь после этого коснулась наконец истинного существа дела. Она заговорила, Луис, о нашем христианском долге, о долге женщин, а главное — о тех торжественных обязательствах, которые возлагает на нас брак, и о многих неизбежно связанных с ним трудностях, если не страданиях. Она растрогала меня до слез своей материнской добротой и взяла с меня обещание, которое я подтвердила добровольным обетом, что, пока она жива, я не пойду под венец без ее личного благословения или, по крайней мере, письменного согласия в случае ее болезни или отсутствия.
— Клянусь святым Денисом Парижским! Королева воспользовалась вашим чистосердечием и добротой душевной, чтобы настроить вас против меня!
— Нет, Луис, ваше имя даже не было ни разу упомянуто! И я бы не стала вам говорить об этом, если бы в продолжение всего разговора не думала только о вас. Не знаю, для чего королева взяла с меня такое обещание, но ваш образ все время стоял передо мной, и — я чувствую сердцем, хотя, может быть, и ошибаюсь, — мне кажется, она это сделала, чтобы я не вышла за вас без ее согласия. Однако материнское сердце и доброта доньи Изабеллы всем известны, и я не сомневаюсь, что она пойдет навстречу моим желаниям, когда убедится, что я сделала достойный выбор, хотя чересчур осторожным людям такая уверенность может показаться не совсем обоснованной.
— Значит, вы думаете, Мерседес, вы чувствуете сердцем, что королева взяла с вас это обещание, опасаясь именно меня?
— Да, я так думаю, потому что, как я уже призналась наперекор своей девичьей гордости, в тот день вы не выходили у меня из головы. После вашей победы все только о вас и говорили, так что не удивительно, если я тоже о вас думала.
— Мерседес, вы не станете отрицать: королева выманила у вас этот обет из страха передо мной!
— Конечно, стану отрицать! И впредь уже не буду с вами так откровенна: вы мне дали хороший урок. Но как вы можете говорить, что королева сделала что-то из страха перед вами? О вас она просто не думала. Она по-матерински заботилась обо мне. Не стану скрывать: возможно, ваше умение нравиться и вызвало ее опасение, что девушка — сирота вроде меня, больше доверяющая своим чувствам, нежели рассудку, может по неосторожности выйти замуж за человека, которому дальние страны дороже семьи, собственного дома и родовых замков. — И вы намерены исполнить свой обет?
— Луис! Вы не думаете о том, что говорите, иначе вы бы не задали мне такой вопрос! Какая христианка забывает о своих обетах, будь то паломничество или покаяние? И почему я должна быть хуже других? Кроме того, даже не будь этого обета, одного пожелания из королевских уст достаточно, чтобы удержать меня от брака. Донья Изабелла моя государыня, моя госпожа, даже больше — моя мать. Даже донья Беатриса не печется так о моем счастье, как ее высочество. Прошу вас, Луис, выслушайте меня, не протестуйте и не перебивайте! Много лет я терпеливо внимала вашим речам; сегодня моя очередь говорить, а ваша — слушать. Я не думаю, чтобы королева имела в виду именно вас, когда я давала это обещание. Заметьте: давала добровольно, никто у меня его не «выманивал», как вы посмели выразиться о ее высочестве! Может быть, донья Изабелла видела в ваших ухаживаниях за мной какую-то опасность для меня и, наверно, полагала, что такой непоседливый муж вряд ли даст семье счастье. Но, если даже ее высочество отнеслась к вам несправедливо, Луис, если донья Изабелла не сумела оценить ваше благородное и великодушное сердце, то это лишь потому, что она обманулась в вас, как и многие другие при дворе. Но разве можно ее винить за то, что она вас плохо знает? Сколько раз вы покидали Кастилию! А когда возвращались, разве вы достаточно ревностно относились к своим обязанностям при дворе, которые налагают на вас знатный род и долг перед королевой? Разумеется, ее высочество и все ее окружающие оценили ваше воинское искусство на турнире. Во время этой последней войны с маврами вас тоже нередко превозносили за славные подвиги. Но если ум женщины восхищается силой и мужеством, то сердце мечтает об иных, менее громких и более постоянных достоинствах своего избранника, столь необходимых для счастья в тесном семейном кругу у домашнего очага. Это донья Изабелла поняла, почувствовала и испытала на себе, хотя ее брак с королем Арагонским и можно назвать счастливым. Что же удивительного, если она и мне желает того же? Нет, Луис, страсть ослепила вас, и вы несправедливы к нашей королеве. А ведь сейчас вам надо завоевать ее расположение, если, конечно, вы искренне хотите получить мою руку.
— Но как это сделать, Мерседес? Мавры побеждены, а среди наших рыцарей вряд ли найдется хоть один, кто даже ради вас рискнет сразиться со мной!
— Такие подвиги королеве не нужны, а мне — тем более! Мы уже знаем вас как доблестного рыцаря. Вы сами сказали, что никто не захочет скрестить с вами копья, и, уж конечно, никто не станет потакать подобным безумствам. Лучше всего вы сможете заслужить благосклонность королевы с помощью того же Колумба.
— Кажется, я начинаю понимать. Однако мне хотелось бы услышать все до конца из ваших уст.
— В таком случае, я буду говорить так ясно, как только смогу, — продолжала пылкая кастильянка, все больше воодушевляясь, и нежное лицо ее разгоралось все жарче, словно озаряемое внутренним огнем. — Вам уже известны планы сеньора Колумба и то, как он надеется их осуществить. Я была еще ребенком, когда он впервые прибыл в Кастилию, чтобы уговорить двор помочь ему в этом великом предприятии, и я знаю, что королева много раз была готова оказать ему содействие, если бы ее не удерживало равнодушие дона Фердинанда и ограниченность ее министров. Думаю, что она и сейчас относится к планам Колумба благосклонно: это видно хотя бы из того, что, когда он недавно простился со всеми, намереваясь покинуть Испанию и обратиться за поддержкой к другим государям, его удержали по настоянию отца Хуана Переса, бывшего исповедника ее высочества. Теперь Колумб здесь, как вы уже знаете. Он с нетерпением ждет аудиенции, и надо только напомнить королеве, чтобы она ее не откладывала. Если он получит каравеллы, которые просит, многие дворяне, без сомнения, захотят принять участие в его экспедиции: ведь в случае успеха она принесет всем его спутникам неувядаемую славу! И вы тоже могли бы быть в их числе.
— Даже не знаю, Мерседес, что и думать о таком предложении. Как-то странно, когда человека, к которому питают добрые чувства, стараются отправить в экспедицию, откуда он может вообще не вернуться!
— Бог вас сохранит! — воскликнула девушка. — Вы отправитесь в путь ради славы господней, и он будет сам направлять и защищать ваши каравеллы своей могучей десницей!
Дон Луис де Бобадилья только улыбнулся. Он. был далеко не столь религиозен, зато о реальных опасностях, подстерегающих мореплавателей, знал куда больше своей возлюбленной. Однако побуждения Мерседес теперь были ему ясны, хотя он и поспешил выразить свои сомнения. Да и само это плавание вполне отвечало его любви к странствиям и жажде новых опасностей и приключений. И Луис и Мерседес вполне сознавали, что в легкомыслии и в пристрастии к бродяжничеству его упрекали в общем-то не зря и что это служило единственным препятствием на пути к их счастью. Поэтому сейчас ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, как и чем он может завоевать расположение доньи Изабеллы и добиться ее согласия на брак с Мерседес. Однако кое-что все еще было Луису неясно.
— Если королева расположена поддержать этого Колумба, почему он до сих пор ничего не получил? — спросил юноша.
— Этому мешали война с маврами, пустая сокровищница и холодное равнодушие короля.
— А не будет королева смотреть на всех спутников Колумба как на вздорных безумцев, когда мы вернемся с пустыми руками, что наиболее вероятно, — если только вообще вернемся?