— Вы слишком взбалмошный, Луис! Вам надо исправить свой характер хотя бы ради той нежной и чистой девушки, которой заняты все ваши мысли.
— Вы ее сами видели, сеньор! Разве она не достойна занимать мысли всех юношей Испании?
— Она, конечно, прелестна, добродетельна и благородна, а главное — она ревностная защитница нашего путешествия. Это редкое сочетание, поэтому ваши восторги можно понять и извинить. Но не забывайте: чтобы завоевать Мерседес, вам надо сначала увидеть Катай!
— Вы, должно быть, хотели сказать: «увидеть наяву», сеньор адмирал, потому что во сне и в мечтах я только его и вижу да еще Мерседес, которая с улыбкой ждет меня на том далеком берегу… О господи, эта ее улыбка! Иной раз она мне душу опаляет, словно огнем, а иной раз смиряет страсть своей кротостью… Святая Мария! Пошли нам попутного ветра, чтобы мы могли покинуть эту до смерти надоевшую бухту и этот унылый монастырь!
Колумб промолчал; при всем сочувствии Луису у него было много дел, гораздо более важных, чем раздумья о причудах влюбленного юноши.
Глава XIII
Не только Зейда плачет,
О нем скорбят без слов
Все, кто в Альгамбре гордой жил,
В тени ее садов.
Наконец наступил день отплытия. Благословенный час, которого так долго ожидал Колумб, приблизился, и он позабыл о годах нищеты, обид и унижений, а если и вспоминал о них, то уже без чувства горечи. Теперь у мореплавателя было все необходимое для осуществления первой части своего великого замысла, которому были отданы семнадцать лет жизни, а что касается второй его части — освобождения Иерусалима, — то она целиком зависела от удачи первого предприятия. И в то время как окружающие с изумлением взирали на скудные средства, с помощью которых он собирался добиться столь многого, или ужасались дерзости этого плавания, якобы противного всем земным и небесным законам, Колумб по мере приближения минуты отплытия становился все спокойнее, а если что и испытывал, то лишь глубокую, всепоглощающую, хотя и сдержанную радость. Глядя на него, Хуан Перес шепнул Луису, что адмирал похож на доброго христианина, готового покинуть грешный мир с уверенностью, что за гробом ему суждено вкушать неосязаемые, но сладостные плоды бессмертия.
Но далеко не все разделили радость Колумба. Посадка на суда была закончена, и кормчие намеревались отвести каравеллы к городку Уэльве, откуда выходить в море было гораздо удобнее, чем с рейда Палоса. Расстояние до Уэльвы ничтожное, но все-таки это было уже началом плавания, и многим казалось, что даже такое незначительное передвижение обрывает последние нити, связывающие их с жизнью.
Колумба задержали в монастыре письма, которые он должен был отослать ко двору, и прочие важные дела. Наконец, покончив со всем этим, мореплаватель в сопровождении Луиса и настоятеля отправился к каравеллам, уже запаздывая к отплытию. Всю дорогу до берега они ехали молча, каждый раздумывал о своем. Доброму францисканцу великое предприятие никогда еще не казалось столь опасным и сомнительным, как в этот последний час; Колумб старался припомнить, не забыл ли он чего-нибудь в спешке, а Луис, как всегда, думал о Мерседес, или прекрасной кастильянке, как он ее называл, и о том, сколько длинных и скучных дней пройдет, прежде чем он ее снова увидит.
В ожидании высланной за ними шлюпки они остановились на берегу, вдали от крайних домов городка. Здесь Хуан Перес простился с двумя смельчаками, уходившими навстречу опасностям и приключениям. Все трое долго молчали, и это молчание было выразительнее всяких слов. Но надо было его прервать.
Настоятель был так взволнован, что сначала не мог произнести ни звука и лишь с трудом наконец заговорил:
— Сеньор Христофор, прошло уже немало лет с того дня, когда вы впервые постучали в ворота монастыря Ла Рабида, и все эти годы благодаря знакомству с вами были для меня годами радости!
— Да, мой брат Хуан Перес, с тех пор прошло целых семь лет, — отозвался Колумб. — И, хотя для меня это были тяжкие годы скитаний и разочарований, их скрашивала ваша добрая дружба. Не думайте, что я смогу забыть тот день, когда бездомным нищим странником пришел к вам, ведя за руку моего Диего, и попросил монастырской милости. Будущее в руках судьбы, но прошлое запечатлено здесь, — Колумб положил руку на сердце, — и я его не забуду. Вы были мне верным другом, святой отец, и не отвернулись от меня даже тогда, когда еще никто не верил безвестному генуэзцу. И что бы ни думали обо мне люди…