Гранитных ступеней, которые вели в башню, не было видно: так густо облепили их солдаты. Обер-лейтенант оглянулся: он кого-то искал. Взгляд его остановился на Клазене, который сидел на ступеньке, безучастный ко всему. А двумя ступеньками выше сидел вахтмайстер Линдеман, прислонившись к стене. На коленях у него лежала карта, на которую он наносил границы котла. Ефрейтор Мюнхоф спал рядом, на его бледном лице застыло выражение отрешенности. На вид ему можно было дать лет семнадцать. Обер-лейтенант осторожно перешагивал через солдат, боясь наступить на кого-нибудь. «Почему я считаю Мюнхофа хорошим парнем? Не потому ли, что он всегда сначала обдумывал приказ, а потом выполнял его?» — подумал Генгенбах.
Увидев знакомого, Клазен несколько ожил, в глазах его появился блеск. Он пробормотал:
— Я уже думал…
— …что Генгенбах никогда не вернется, что он сбежал, так, да?
— У тебя всегда что-нибудь да случается. А я вот скоро загнусь, — пробормотал Клазен, махнув левой рукой, перевязанной грязной тряпкой, сквозь которую просочилась кровь.
— А ну-ка покажи.
— Да не стоит.
Линдеман протянул Генгенбаху карту и спросил:
— Посмотри-ка, в юго-восточном углу все правильно нанесено?
Генгенбах взял в руки изрядно потрепанную карту, провел пальцем от населенного пункта Обра через Муасси к Шамбуа и дальше на юг, к высоте с отметкой 192. Потом он ткнул пальцем между Шамбуа и Сент Леонардом и сказал:
— Здесь котел закрыт. Я с трудом перебрался через болото. Канадцы вдоль реки выставили сильный заслон. Нашим ничего не оставалось, как перебросить вторую танковую дивизию СС на северо-восток.
— А в чьих руках сейчас Шамбуа?
— Трудно сказать. Там, по-моему, всех хватает. А южнее, на холмах, войск полным-полно.
Клазен вопросительно взглянул на Генгенбаха.
— На высоте сто девяносто два расположены наши войска, в основном войска СС, и несколько высших штабов. Там они даже стреляют друг в друга.
Линдеман оторвался от карты и переспросил:
— Даже стреляют друг в друга?
Генгенбах, оглядев чужие, напряженные лица, тихо продолжал:
— Разумеется, нашлись такие, кто решил удрать, а эсэсовцы бросились за ними в погоню. Вот и завязалась стрельба. Штандартенфюрера уложили.
— Не повезло ему, — тихо заметил Линдеман.
— Следовательно, нам нужно немедленно пробиться к этой высоте. — Обер-лейтенант Клазен встал и, повесив через плечо автомат, пошел к двери. Послышалось ворчание тех, кого он задел по дороге.
Выйдя на улицу, они понеслись как угорелые, стараясь поскорее проскочить через зону, обстреливаемую артиллерией; бежали мимо убитых, мимо собственного автомобиля, который превратился в кучу металлолома. И лишь очутившись на другом конце парка, пошли немного медленнее. Потом легли в глубокой бомбовой воронке, чтобы хоть немного отдышаться.
— А у тебя нет желания дождаться здесь прихода янки? — В голосе Генгенбаха чувствовалась осторожность, он словно прощупывал Клазена.
— Они мне не симпатичны, в особенности после того, что они тут натворили.
Генгенбах заметил, что Линдеман и Мюнхоф сначала робко посмотрели на Клазена, потом на него.
— Мы не будем подвергать себя излишней опасности, если останемся здесь. — По тону Генгенбаха было непонятно, насколько настойчиво он будет отстаивать свое предложение.
— Мы — германские солдаты и должны повиноваться до последнего приказа! — с пафосом произнес Клазен.
— По-вашему, выходит, что мы воюем не по убеждению и необходимости, а из слепого послушания или по принуждению? — спросил Генгенбах.
Клазен молчал.
— Если вы мне разрешите заметить… — Вахтмайстер Линдеман спокойно посмотрел на обоих офицеров. — Возможно, сначала следовало бы ответить на вопрос относительно смысла борьбы?
Генгенбах смутился. «Смысл борьбы? Не могу же сказать им, что мне лично уже давно стало ясно: продолжать эту войну бессмысленно, и чем дальше, тем больше. Но я офицер, я принимал присягу. И если уж я ее когда-нибудь нарушу, то так, чтобы от этого не пострадали мои подчиненные, иначе меня назовут изменником, который подрывает основы вермахта и всего германского государства… Наклеят на меня ярлык какого-нибудь левого или красного: ведь каждый, кто выступает против продолжения войны, против Гитлера и его приспешников, объявляется красным…»
Генгенбах чувствовал, что все с нетерпением ждут его ответа, и медлил, чтобы выиграть время. «Интересно, сколько времени понадобилось Хельгерту, чтобы принять решение? Хотя у него совсем другая ситуация: он перешел на сторону красных. Интересно, с какой целью нам устроили этот фалезский мешок, когда англичане и американцы и без того успешно продвигались вперед? Не для того ли, чтобы мы сдавались им в плен?»