— Я многое что знаю, сын мой, — ответил кардинал, — но к нам с помощью прибудут посторонние, и им не очень хорошо знакомы особенности служения Богу.
— Да, святой отец, — ну, почему он не может посидеть спокойно или хотя бы не вздрагивать? — Я… э… гм… — Лицо кардинала было едва различимо в темноте. У него были запавшие щеки, высокий лоб, густые брови. Они оставались неизменными на протяжении долгих десятилетий, не выходя из моды, потому что никогда не были модными. «Он здесь, чтобы мне помочь, а не осуждать, — напомнил себе Абелард. — Найди успокоение хотя бы в беседе с ним, потому что больше негде».
— Порой мне требуется некоторое время, чтобы надлежащим образом подготовить свой разум к единению с Вечногорящим Владыкой. Бог велик, а я молод и слаб. Иногда я представал перед ним не исповедавшись. Иногда, как бы я не старался, я не мог обратиться к нему с чистыми помыслами. — Мысленно Абелард отвесил себе пинка. Звучит как слова отступника или извращенца. Он суетливо продолжил: — А иногда всепоглощающее пламя Его благодати было просто… вездесуще. Бог с нами рядом, но другие не всегда это замечают. Как в притче Лемана о монахе, охраняющим кладовку. Когда он заглядывал в один ящик, крысы прятались в другом.
— Благодарю, — произнес кардинал, когда Абелард прервался, чтобы вздохнуть. — Достаточно.
Разговор на какой-то прекрасный момент его отвлек. Теперь в его груди снова началось подергивание. И еще было очень холодно.
— А теперь, поведай мне, сын мой, что именно ты использовал, чтобы привлечь внимание Неистового?
Хоть эта часть беседы не заставила его краснеть:
— Полируя трубки трона, я повторял Моления о нисхождении пламени, и первые десять строф Литании Сожженного Мертвеца.
Густав кивнул и сделал несколько новых пометок. Пока кардинал был занят бумагами, Абелард прильнул к сигарете и втянул отравленный табаком воздух. В темноте исповедальни вспыхнул сигаретный огонек, и утомленные спазмами мускулы послушника расслабились. Когда он поднял взгляд, то увидел, что на него выжидающе смотрит кардинал. Выражение его лица было плохо различимо из-за решетки. Все равно, что искусно выполненная кукла с человеческими чертами лица.
«Ну вот, приплыли, — подумал Абелард. — Выглядим бездушными, разделенными друг от друга общим страхом».
— Простите, святой отец, но только что пережитое, такой момент, Владыка Кос… — и он неопределенно взмахнул сигаретой.
Кардинал Густав кивнул:
— Я понимаю, сын мой.
— Скажите, святой отец, у нас большие неприятности?
— Я так не думаю.
— Но вы сказали, что к нам едут посторонние.
— Эти неприятности скорее относятся к событиям вне наших стен, чем к нашему священному городу. Подобные фирмы специализируются на быстром, эффективном и конфиденциальном решении вопросов.
— Так они нам помогут?
— Они лучшие из тех, кого можно разыскать. — Взгляд серых глаз кардинала был пронзительным и уверенным. На этом взгляде можно было возводить фундаменты железных башен веры. — Они профессионалы. В их руках мы можем чувствовать себя спокойно.
Кончики пальцев Абеларда вновь начали подрагивать.
Тара плавала в холодной, окутанной в солнечный свет утробе. Фрагменты сновидений то поглощали ее сознание, то снова отпускали в забытье. Вот ей шесть лет, она бежит по оставленной нераспаханной земле отцовской фермы под черными набухшими тучами надвигающейся грозы. Вспыхивают, сверкая с грохотом и соединяя землю с небом молнии. Она поднимает руки, соединяет кончики тоненьких пальчиков и ловит их.
Что-то длинное, узкое и тяжелое стукнуло ее по ребрам, и она вспомнила, что нужно дышать. Она забилась в воде между обрывков бумаги и сучьев, наглотавшись соленой воды, и услышала голос:
— Хватай линь, женщина!
«Линём, — подсказал ей полусонный мозг, — моряки называют обычную веревку». Именно она — намокшая пенька — стукнула ее в бок, будто была сделана из свинца. Протянутая соломинка к спасению. Ее руки, пока она снова не ушла под воду, начали слепо шарить вокруг и ухватились за конец. Веревка натянулась и рванулась вверх с такой силой, что едва не выдернула плечи из суставов. Тело шлепнулось о скользкую, гладкую поверхность.
Ее влажное розовое забытье треснуло словно яйцо, и она очутилась посреди прекрасного дня. По правую сторону мира находились океан и небо, по левую — темная стена из влажного дерева: киль корабля. Тара проследила взглядом за уходящей вверх веревкой и увидела на фоне облаков выглядывающее за леер мужское лицо.