— Не знаю.
Он кивнул.
— И все равно, мне нужна твоя помощь. — Молчание. — А чего Он хотел от тебя? — Она указала на тело под ногами.
Абелард обмяк:
— Помощи… чтобы я помог Ему, помог городу, миру. Я хотел. Помощь это единственное чем я могу Его восславить. Вот только не знаю, как.
— Именно этим мы и занимаемся.
— Мы здесь как букашки. Меньше, чем букашки. Что мы в состоянии изменить?
— Возможно проблема не настолько велика, как ты ее себе представляешь. Быть может мы стоим слишком близко. Хочешь рассмотреть получше?
Он вытер тыльной стороной ладони глаза. Когда он взглянул на нее, они были сухими:
— Что вы имеете в виду?
Она подняла голову вверх. Он проследил за ней взглядом.
— Мы, что, взлетим?
— Не по-настоящему. Снаружи это потребовало бы от меня слишком много усилий, даже для полета вне находящегося под запретом города. Но здесь у нас с тобой совместная галлюцинация, и мы можем делать все, что захотим, если только это принципиально что-то не меняет.
Она подняла руку.
Чувства полета не было, потому что они и не летели. Гравитация исчезла, и они воспарили.
По мере их подъема Кос сжимался. Сперва склоны и равнины Его ребер и мускулов заполняли все поле зрения. Потом она смогла увидеть всю Его грудную клетку разом, отлично сложенную и прекрасную. Следом появился живот, и ей впервые удалось разглядеть границы Его вселенной — бездонную пропасть, отделяющую Его руки от могучей грудной клетки. Его лицо слабо светилось — черты лица были похожи, но все-таки не совсем человеческие. Они слегка искажались под их взглядами — то были смазанными и нечеткими, то ясными и далекими словно крохотное перевернутое изображение в увеличительном стекле. Но одна деталь оставалась неизменной: уголки его рта были приподняты в заговорщицкой улыбке. Улыбка того, кто видел землю с высоты и купался в пламени солнца.
«Я тоже видела мир издали, — восхитившись и воодушевившись, подумала Тара. — Когда-нибудь я стану равной тебе».
— Эти раны, — показал Абелард. — Они нанесены упомянутыми вами созданиями? Миногами-призраками?
— Да, — с этой высоты они были едва различимы, хотя вблизи напоминали огромные озера. Небольшие ранки, словно кто-то тыкал плоть Коса стамеской. — А вот те… — Она указала на большие круглые отверстия в руках и ногах божества, на груди и шее, из которых не текла его кровь. — Это вовсе не раны.
— А выглядят весьма похоже.
— Таков дефект системы. Видишь, вокруг нет ни крови, ни признаков проникновения. — Он побледнел и вздрогнул, но кажется справился. — Это связующие отметины. Когда божество заключает сделку с людьми, другими богами или с Посвященным, оно одалживает часть своей силы, крови и плоти — через эти отметины. Через них сила вытекает, при заимствовании, и через них же возвращается при расплате, в большем объеме по условиям договора. — Она нахмурилась. — Вот, так лучше видно.
Она взмахнула рукой, и вокруг зияющих отверстий вспыхнули кровеносные сосуды. В половине из них, окрашенных в красный цвет, слабо пульсировала кровь, вязкая и неторопливая, увлекаемая требованиями сделок, которые были тверже железа. Теперь ее не выталкивала мощная воля потока от неустанного биения сердца Коса. По голубоватым — кровь возвращалась, быстрая и чистая.
— По красным сосудам его сила передается вовне, а по голубым возвращается. Вытекает больше крови, чем возвращается. Видишь, поддержание даже существующих договоренностей истощает оставшиеся у вашей Церкви силы, оберегающие тело Коса от трупоедов.
— И что? Вы сделаете так, чтобы Кос получал больше, чем отдавал? Перезапустите Его сердце? Оживите Его?
Она подумала, не соврать ли. На самом деле Абелард не хотел знать ответов на свои вопросы. Он хотел заверений, хотел услышать обнадеживающее «да»: через две недели безумие закончится, и Кос будет цел и невредим.
Она думала, что ответить.
— Таинства работают не совсем так, — ответила она.
Он промолчал.
— Мы можем сделать из его останков нечто, что сможет выполнять обязанности Коса, но остальные части нам придется обрубить. Альт Кулумб не замерзнет этой зимой, и поезда будут приходить по расписанию. Боги и Посвященные продолжат подпитываться энергией от огненного бога Альт Кулумба, но сущность, которую ты звал Косом, не вернуть.
— А что изменится?
Она подыскивала слова утешения, но не находила.
— Мне представляется, что Кос был участливым богом. Знал население Альт Кулумба поименно. Это изменится. Он навещал тебя во сне, был с твоей душой во время долгой ночи. Думаю, верующие везде в городе ощущали его сияние. Такого больше не будет. Даже голос его изменится.
— Но у нас останутся тепло и поезда.
— Да, — хотелось сказать: «Не стоит пренебрегать теплом, энергией и поездами. Тысячи тысяч людей умрут без этого еще до прихода зимы от мятежей, погромов и разорения, голода и войны».
Но она промолчала.
— И никакого иного способа нет?
— А что ты предлагаешь?
— Есть те, кто любят моего Повелителя больше ожидаемых от него даров. Не может ли эта любовь вернуть его к жизни?
— Возможно, — она очень осторожно выбирала слова. — Он мог бы укрыться в их любви, чтобы избежать обязательств. Но сознание — это функция высшего порядка. Божеству, чтобы проявить рудиментарный разум, требуется вера почти тысячи последователей, и то, если они ничего не просят взамен. Если столь сильно связанный обязательствами бог, вроде Коса, попытался бы сделать то, что ты описал, то едва ли остался бы жив, испытывая постоянную и мучительную боль от раздирающих его обязательств по контрактам. Думаю, он скорее предпочел бы умереть.
— Звучит ужасно.
— Так и есть.
Он некоторое время молчал, молчала и она. Ни одного звука, только их дыхание.
— Знаете, он любил этот город. Его жителей и этот мир.
— Да, — Тара не знала, правда ли это, но ей было все равно; Абеларду — не было.
Он стряхнул сигаретный пепел, и тот полетел в пустоту.
— Чем я могу помочь?
Она вынула из сумочки блокнот и ручку с серебряным пером, и протянула ему:
— Начинай записывать.
Где-то есть ярко освещенная комната в высокой башне, окна которой выходят на погруженное в туман поле. Из того же тумана словно лес под луной, окрашивающей весь мир в серебристый свет, вырастают другие башни.
Солнце село, настала ночь. В ярко освещенной комнате кипела работа. Молоденькая женщина склонилась над хирургическим столом, делая аккуратные надрезы на трупе. Стоящий рядом мордатый пожилой мужчина просматривал испещренные мелкими знаками таблицы. У школьной доски в углу двое студентов изучали уравнение из непонятной части тауматургии. Все разговоры происходили еле слышным шепотом. Каждый старательно трудился над своей частью проекта. Это была лучшая из лабораторий — идеально отлаженная система.
Стоило симпатичной вивисекторше вдохнуть, как вдыхали воздух студенты у доски; стоило ей выдохнуть — выдыхал пожилой человек у стола. Мел на доске оставлял черты в такт с разрезами скальпеля в плоти и жировых тканях. Вяло вытекала густая кровь, наблюдающий за процессом у окна студент прихлебывал чай. В одном углу комнаты опускалась чья-то нога, ей в такт в другом — поднималась чья-нибудь рука. На заданные шепотом вопросы звучали приглушенные ответы. Студенты передавали использованные инструменты именно в тот момент, когда они требовались кому-то еще.
По лаборатории, дыша в такт со всеми, прохаживался профессор. Или же это они дышали с ним в такт. Его тихие шаги по покрытому черно-белыми плитками полу были словно стрекотание главного двигателя, приводящего в движение их вселенную. Биение его сердца гнало кровь по их венам.
У него в руках был планшет с карандашом. Время от времени он на ходу делал пометки, стирал старые записи, исправлял сумму или зачеркивал предложения. На этом планшете была запечатлена работа целых столетий, и многие мужчины и женщины убили бы за его содержимое.