Выждав достаточно времени, Тара прикоснулась к символу на запястье. Он засиял внутренним свечением, и она мысленно увидела карту городских кварталов с нанесенной на нее кровавой точкой: это была следящая руна, начертанная ею на обратной стороне лице Сланца.
Он бы никогда не рассказал ей то, что ей было необходимо узнать. И выследить его по крышам, если даже Черные остались с носом, она тоже не могла. Кроме того, она поверила, что он не знает, где скрывается его стая. Они собирались найти его ночью.
И вот ночь настала, и Сланец начал перемещаться в поисках своего народа. Когда он их найдет, Тара получит ответы. Она не сомневалась, что судья Кабот, Кос и горгульи все были замешаны в какое-то серьезное, тайное связанное с Таинствами дело. Из этой троицы лишь горгульи еще были живы. Их показания способны подтвердить то, что Церковь не несет ответственности за ослабление Коса, и поможет Таре победить Деново. Сегодня ей придется убедить горгулий рассказать все, что им известно. Или они ее убьют. Что тоже, весьма вероятно.
Она встала, поднялась по ступеням и вышла на улицу. Мимо по своим делам проезжали телеги и экипажи. На противоположной стороне, за неровной булыжной мостовой, вздымалось парящее стеклянное здание с т-образным крестом на фасаде какой-то компании, практикующей Таинства.
Она расправила плечи и подняла руку.
Рядом затормозил экипаж без возницы. Пока Тара взбиралась на облучок, лошадь с подозрением оглядела ее разорванную одежду и неряшливый вид.
— Не смотри так, — ответила девушка: — Мы едем в порт. Давай, но, лошадка, но! — Лошадь не сдвинулась с места. — Я узнаю, куда мы едем тогда, когда окажемся на месте. — Раздраженно, добавила она. — Может уже поедем, пожалуйста?
Тряхнув гривой, лошадь тронулась с места, и экипаж поехал.
Дружный хор, повторявший «Бог умер!» смолк, когда кардинал Густав появился из встроенной в главные ворота Святилища маленькой дверцы. Сперва речитатив, как это часто бывает с выкриками толпы, сменился другими, которые сократились до бессмысленного гула. Несколько протестующих воспряли духом, увидев рясу Густава, однако остальная масса смолкла, когда он поднял голову и оглядел толпу твердым взглядом серых глаз.
— Граждане Альт Кулубма! — обратился к ним Густав. В его тоне отчетливо слышался намек на темные углы и скрываемые тайны.
— Граждане Аль Кулумба! — повторил он. — Точнее, скорее мне нужно называть вас, дети Альт Кулумба. По какому праву, спросите вы меня, я стою перед вами? Говорят, мой Господь мертв, а с Ним исчезла и Его власть. Я стою перед башней пропавшего идеала, одетый в ливрею отсутствующего господина.
Все им сказанное было правдой, однако, когда он произнес это толпа, стоящая за оцеплением Законников не возобновила свои выкрики. Их заразило молчание, поразившее стоявших впереди, попавших под воздействие ауры властности кардинала.
— Дети Альт Кулумба, спросите себя: что даже сейчас зажигает ваши сердца? Чей огонь пляшет в закоулках вашего разума? Разве, когда вы глядите на меня, вы не чувствуете пламя праведного гнева, пожирающее ветки и шипы, оставляющее за собой лишь золу и пепел? Разве вы не чувствуете болезненное пламя измены и едва тлеющие угли презрения?
Толпа хранила молчание, это верно, но оно было опасным. Кардинал накрывал их гнев ракушкой слов, и гнев противился и стремился освободиться из ловушки.
— Дети Альт Кулумба, этот огонь и есть ваш Бог!
Толпа всколыхнулась криками отрицания и едва различимых оскорблений.
— Вы заявляете, что вам известен Божий промысел. Вы говорите, что вам знакомы Его сущность и вид, Его истина и сила. Вы кричите, что Он умер, хотя ваше присутствие доказательство Его славы. Какие еще жители иных стран, услышав подобную весть, явились бы, чтобы возмущаться у порога Божьего храма?
— Дети Альт Кулумба, в моем гласе горит огонь. В моем разуме. В моем сердце. Это священное пламя: оно очищается и подпитывается самосовершенствованием, усиливается долгим служением и подпитывается верным хворостом.
— И это пламя во мне суть дыхание Господа Коса. Оно горит неслышно, и его жар — блаженство для мудрых. Дети Альт Кулумба, это пламя милостиво. Но не забывайте! — выкрикнул он через обозленные выкрики, — не забывайте, что оно все равно обжигает!
Он ткнул перед собой посохом. Его лоб нахмурился, и он сделал глубокий вздох.
Из набалдашника его посоха в небо вырвался красно-оранжево-желтый столб огня. Он был цвета осенней листвы, но не имел ничего с ней общего. Он был горячим как солнце, но не был солнцем. Это был священный огонь. Он затмил собой весь мир, плясал на блестящей коже неподвижных Законников и отбрасывал на землю тень от собравшейся толпы.
Передние ряды протестующих от удивления и опасаясь жара рефлекторно грохнулись на колени. Кое-кто из задних рядов бросился со страху наутек.
Также быстро как появилось, пламя погасло. Кардинал опустил посох на землю. Его украшенный медным ободком кончик отчетливо стукнулся о базальтовую ступень Святилища. Тело кардинала чуть обмякло, но внутри его осталось твердо стоять нечто, лишенное возраста и слабости.
— Дети Альт Кулумба, ваш Господь живет в вас. Настанет день, и Он снова вернется. Но ваша вера слаба.
Толпа осталась коленопреклоненной. Кое-кто ближе к краю начал отползать в сторонку.
Кардинал вернулся в темный храм, закрыв за собой дверь.
У комнаты безлицего свидетеля стоял пост Законников, которые дали Кэт с капитаном Пелхэмом войти только после того, как она предъявила свой висящий на шее значок. Внутри они увидели полный кавардак из сломанной и обгоревшей мебели. Тарина сумочка открытой валялась на полу, все ее содержимое — серебряные и хрустальные штучки — валялось среди щепок и разодранной ткани.
— Что здесь случилось? — спросил капитан.
По дороге, сжав в руке значок, она подслушала переговоры Справедливости — поток догадок и наблюдений, которые были слышны словно через толстый слой ваты, а в черном костюме звучали в ее голове ясно и отчетливо:
— Сюда ворвался каменный человек, который похитил Тару со свидетелем, и улетел.
— На полу отметины от когтей, — заметил капитан Пелхэм. — И там на стене, и вокруг кровати.
— Законники услышали крик, вбежали внутрь и застали все таким, — она сделала круг по комнате. — Проклятье.
— И что? Это же логично, не так ли? Вы прошлой ночью спасли Тару от горгулий, а этот парень, — он указал на сломанную постель, где до того лежал безлицый: — важный свидетель. Они пришли все подчистить.
— Тара забралась ко мне в голову, чтобы услать прочь. У нее была для этого причина.
— Должно быть горгулья застала ее врасплох за тем, чем она занималась, чем бы это ни было.
— Как?
— Влетела в окно, — капитан Пелхэм указал на сломанную решетку.
— Если бы это было так, то внутри были бы осколки, а где они? — Она присела и провела рукой по расколотым плиткам, но ничего не нашла. — Видите, как согнута эта штуковина? — она указала на решетку. — Кто-то вырвал всю конструкцию из стены именно с этой стороны.
— Раз вы это заметили, то почему этого не видят другие Законники?
— Не обязательно не видят. Они ворвались внутрь, увидели горгулью, погнались за ним. Следователи появятся в лучшем случае не раньше, чем через четверть часа. — Ее сердцебиение усилилось. Если ей удалось увидеть то, что ускользнуло от Справедливости, она может откупиться этим от своей промашки. Однако, ей нужно более весомое доказательство. Досужие домыслы не помогут. — Каменный человек уже находился в комнате. Он не проникал сквозь окно, а воспользовался им для бегства. Не мог ли свидетель быть каменным человеком? Только притворяясь безлицым?
— Полагаю, такое тяжело сымитировать. Кто-то действительно украл его лицо.
— А нет ли способа разрушить такое Таинство?
— Без понятия, — капитан осмотрел погнутые прутья решетки, осколки стекла и превращенную в щепы оконную раму. Закат окрасил находившийся снаружи мир легкими серыми мазками. — Сторонники Таинств платят хорошо, но я стараюсь держаться от них на расстоянии. Мое первое дело, на которое меня подрядила Мастерица Таинств, закончилось для меня жаждой крови и сильной аллергией на свет.