— Что здесь вообще происходит? — мрачно поинтересовался Шульце.
Однако офицера из дивизии «Мертвая голова» ничуть не задел грубый тон Шульце. Он явно относился к числу тех субъектов, которые абсолютно довольны как окружающим миром, так и самими собой.
— Я выполняю личный приказ рейхсфюрера СС. Гиммлер приказал уничтожать офицерский корпус русских, начиная с самых молодых офицеров. Надо, чтобы они не могли сопротивляться и через пятьдесят лет после того, как мы их покорим.
И словно для того, чтобы проиллюстрировать свою мысль, он выстрелил в голову еще одному шевельнувшемуся русскому и принялся менять магазин автомата.
И вдруг фон Доденбург узнал его. Это был тот самый толстый гауптштурмфюрер, который командовал расстрелом Симоны Ванненберг и еще двух бельгийцев в Анри-Шапель под Льежем.
Еще один русский курсант шевельнулся в середине ямы.
— Извините, — пробормотал толстяк и выстрелил ему в голову. Курсант распростерся на груде мертвых тел.
— Один выстрел — один труп, — с улыбкой произнес он. — За народ, за родину, за фюрера… — Он неожиданно осекся, увидев, что фон Доденбург вытаскивает пистолет. — Что вы делаете? — только и успел произнести он.
Фон Доденбург не ответил. Вместо ответа он выстрелил капитану в лоб. Гауптштурмфюрер повалился в яму, до краев наполненную мертвыми телами. Фон Доденбург медленно засунул пистолет обратно в кобуру, застегнул ее и пошел прочь, по-прежнему не произнеся ни слова.
Другие эсэсовцы также по-своему извлекали выгоду от всеобщего падения нравов в Крыму. Живя под Севастополем и готовясь к походу на Ростов, они похвалялись ночью своими бесконечными сексуальными подвигами.
— У десятилетних девочек здесь вполне развитые груди, — говорили они. — От этого получаешь такое удовольствие!
— Я трахнул дочь за банку мясных консервов, трахнул ее мать за пачку чая, а мог бы трахнуть и отца за пару сигарет.
— Местные девчонки готовы отсосать всего за пачку сигарет. И как мастерски они это делают! Сегодня мне отсосала одна девчонка, которой я не дал бы и двенадцати. Боже, как же жадно она эта делала! Точно глотала материнское молоко!
Эти рассказы не давали покоя гауптшарфюреру Метцгеру. Он постоянно мечтал о юных крымских красотках, готовых доставить ему все мыслимые и немыслимые удовольствия. Время от времени он запирался в сортире и осматривал свой член, проверяя, какое воздействие оказали на него все эти рассказы и его собственные сексуальные фантазии. Ему казалось, что его «достоинство» постепенно оживает и становится несколько тверже. Это напоминало Мяснику о том, каким твердым сделался его член под Брестом, когда он едва не трахнул ту жирную крестьянку, которая подарила ему куриные яйца. Метцгер даже осматривал «прибор» при помощи карманного зеркальца. Нет, сомнений быть не могло — он действительно становился чуть-чуть толще и крепче.
В тот вечер, когда пришел приказ готовиться к выступлению на Ростов, гауптшарфюрер Метцгер выскользнул из казармы и двинулся вперед по ночной улице. Вскоре он наткнулся на местных проституток, которые вместе со своими сутенерами поджидали перспективных клиентов.
Мясник остановился возле одной проститутки. Она была совсем молоденькая и казалась симпатичной.
— Две жестянки мясных консервов, — сказал ее сутенер на ломаном немецком. Он махнул рукой в сторону дома: — Поднимешься наверх и трахнешь ее там.
Наверх? Метцгер насторожился. Ему совсем не хотелось получить нож в спину в тот момент, когда он будет заниматься с девчонкой. Он оттолкнул сутенера и двинулся дальше.
Из темноты вынырнула изящная женская фигурка.
— Хочешь трахаться? За две жестянки мясных консервов?
Метцгер не видел лица женщины, скрытого темнотой, но ее голос показался ему достаточно молодым.
— А ты можешь отсосать? — спросил он.
— Отсосать? Ну конечно! Это стоит три пачки сигарет.
Метцгер снова задумался. А что если ее сутенер поджидает в темноте с ножом в руках? Если она начнет ему отсасывать, то он уже не сможет защититься от удара.
Женщина сунула руку ему в брюки. Он ощутил ее пальцы на своем члене и отбросил сомнения в сторону.
— Вот твои сигареты, — прохрипел он. — А теперь соси!
Женщина спрятала сигареты и опустилась на колени. Когда она начала сосать и Мясник почувствовал, что наконец-то кончит, он заулыбался от удовольствия и стал составлять фразу, которую должен был произнести потом в казарме, хвастаясь перед другими унтер-фюрерами: «Ей было всего десять лет, но у нее были вполне развитые формы и лицо молодой богини».