Ему нравилось быть женатым — настолько, что он винил себя, что не женился раньше, упуская из виду, что в этом случае его женой была бы Джозефина. Ему казалось почти чудом, что Джулия, нигде не работавшая, всегда была рядом. Прислуги, которая внесла бы в их жизнь излишнюю упорядоченность, у них не было. Поскольку они везде бывали вместе: на коктейлях, в ресторанах, на небольших званых обедах, им достаточно было посмотреть друг другу в глаза… Они так часто уходили с коктейлей через четверть часа или же с обеда сразу после кофе, что о Джулии вскоре сложилось мнение как о существе хрупком и быстро утомляющемся:
— Боже мой, мне ужасно неудобно, но у меня жуткая головная боль, как же это глупо. Филип, ты должен обязательно остаться…
— Ну что ты, конечно же я не останусь.
Однажды, когда они вышли на лестницу и их охватил безудержный смех, им лишь чудом удалось избежать разоблачения: хозяин дома вышел вслед за ними, чтобы попросить опустить письмо. Джулия вовремя перешла со смеха на что-то вроде истерики… Минуло несколько недель. Брак их оказался действительно удачным… Иногда они с удовольствием обсуждали эту удачу, и тогда каждый приписывал основную заслугу другому.
— И подумать только, что ты мог бы жениться на Джозефине, — сказала Джулия. — А почему ты на ней не женился?
— Наверное, потому, что где-то в подсознании у нас обоих была мысль, что это ненадолго.
— А у нас надолго?
— Если не у нас, то у кого же?
Бомбы замедленного действия начали взрываться в начале ноября. Несомненно, они должны были сработать раньше, но Джозефина не учла, что его привычки временно изменились. Прошло несколько недель, прежде чем ему понадобилось заглянуть в ящик, который во времена их близости они называли банком идей — он складывал в него наброски рассказов, записи подслушанных обрывков разговоров и тому подобное, а она — наспех зарисованные модели для журналов мод.
Стоило ему открыть ящик, как он тут же увидел ее письмо. На нем стояла выведенная черными чернилами надпись «Совершенно секретно» с претенциозным восклицательным знаком в виде большеглазой девушки (у Джозефины была базедова болезнь в легкой форме, что ее совсем не портило), которая, подобно джинну, появлялась из бутылки. Он прочитал письмо с глубокой неприязнью:
«Милый!
Ты не ожидал найти меня здесь? Но после десяти лет я не могу не сказать тебе время от времени «Спокойной ночи», «Доброе утро», «Как дела?». Будь счастлив.
Целую (искренне, от всего сердца), твоя Джозефина».
От этого «время от времени» исходила явная угроза. Он с грохотом задвинул ящик и так громко чертыхнулся, что в комнату заглянула Джулия:
— Что случилось, милый?
— Опять Джозефина.
Она прочитала письмо и сказала:
— Знаешь, ее можно понять. Бедная Джозефина! Ты что, рвешь его, милый?
— А что ты хочешь, чтоб я с ним сделал? Сберег для издания полного собрания ее писем?
— Мне кажется, ты к ней несправедлив.
— Это я-то к ней несправедлив? Джулия, ты не представляешь, что за жизнь мы вели последние годы. Хочешь, я тебе покажу шрамы: в минуты ярости она могла ткнуть сигаретой куда угодно.
— Это все от отчаяния: она чувствовала, что теряет тебя. На самом деле эти шрамы из-за меня, все до единого.
И в ее глазах появилось то нежное, веселое и задорное выражение, которое всегда вело к одному и тому же.
Не прошло и двух дней, как взорвалась вторая бомба. Проснувшись, Джулия сказала:
— Нам давно пора перевернуть матрац. Мы с тобой проваливаемся в какую-то дыру посередине.
— А я не замечал.
— Многие переворачивают матрац каждую неделю.
— Да, да, Джозефина всегда так делала.
Они сняли с кровати постельное белье и стали сворачивать матрац. На пружинах лежало письмо, адресованное Джулии. Картер увидел его первый и попытался незаметно спрятать, но это не ускользнуло от Джулии.
— Что это?
— Джозефина, конечно. Скоро их наберется слишком много для одного тома. Придется опубликовать их роскошным изданием в Йейле, как письма Джордж Элиот.
— Милый, это письмо адресовано мне. Что ты собирался с ним сделать?
— Тайно уничтожить.
— А я думала, у нас не будет тайн друг от друга.