Оказалось, что он уже знал из источников в Дамаске, что Сирия планирует принять участие в конференции, но он не утверждал, что знает, кто может попытаться помешать этому. Он признал, что у страны определенно было много врагов, но поскольку все они, похоже, решили, что участие в конференции будет для них выгодным, вряд ли кто-то захочет ее саботировать.
Марчем был впечатлен президентом Асадом, который казался ему гораздо более сообразительным, чем позволяли его недоброжелатели, вовсе не марионеткой приспешников его покойного отца, а гораздо больше собственным человеком. Лиз не показалось, что журналист пишет о Башаре Аль-Асаде что-то особенно провокационное как для сирийцев, так и для их врагов.
Тем не менее, произошел один странный обмен мнениями, над которым, по мере того как «ауди» набирала скорость, Лиз ломала голову. В какой-то момент Марчем сказал: «Возможно, вы захотите поговорить со своими коллегами в Тель-Авиве. Хотя, несомненно, вы уже это сделали.
— Несомненно, — сухо ответила она. — А вы?
Он не ожидал этого вопроса, потому что внезапно показался обескураженным, нерешительно заикаясь, прежде чем, наконец, сказать: «Я разговариваю со многими людьми».
Включая «Моссад», заключила Лиз, мысленно отметив это. Если он разговаривал с Моссадом, а также с МИ-6, Бог знает, с кем еще он был знаком в разведывательном мире. Включая сирийцев, пожалуй.
Было еще кое-что странное. Они сидели за кухонным столом, и вдруг, без предупреждения и объяснений, Марчем встал и плотно закрыл дверь своей спальни. Он не хотел, чтобы она заглянула внутрь, не понимая, конечно, что она уже это сделала. Что он пытался скрыть от нее? Там не было ничего примечательного, что она могла бы вспомнить, разве что распятие на стене. Но что в этом плохого?
Что-то в этом человеке было не так. Она чувствовала это инстинктивно. Что-то он недоговаривал. Что-то, что стоит исследовать дальше. Я подумаю об этом после выходных, подумала она. Сначала мне нужно сосредоточиться на Матери и этом персонаже Эдварде.
Когда она вошла через заднюю дверь Бауэрбриджа, ее встретил сильный запах готовки. Карри с пряным привкусом, от которого она проголодалась. Что задумала ее мать? Она была искусным поваром, но старомодной и очень английской. Тушеное мясо, супы, пастуший пирог, домашние рыбные котлеты, воскресное жаркое — вот ее стандартные блюда. Теперь на плите кипела большая кастрюля, источник восхитительного запаха. Рис сидел в мерной чашке, ожидая, пока кастрюля закипит. На столе стоял недопитый бокал белого вина и экземпляр « Спектейтор» .
— Вы, должно быть, Лиз, — сказал чей-то голос, и она подняла голову, когда со стороны гостиной вошел мужчина. Он был высоким и стройным, с аккуратными седеющими волосами и в очках в тонкой оправе. У него было длинное загорелое лицо с высокими скулами и дружелюбными глазами, он был одет в бежевый джемпер и темные вельветовые брюки.
— Я Эдвард, — сказал он, протягивая руку. — Боюсь, ваша мать задержалась в детской.
— Приятно познакомиться, — сказала Лиз, думая, что он выглядит совсем не так, как она ожидала. Ни твида, ни трубки, ни буферных усов.
— Надеюсь, тебе нравится карри. Он понюхал воздух. — Боюсь, немного подавляюще. Он обезоруживающе ухмыльнулся, и Лиз поймала себя на том, что ухмыляется в ответ.
— Я просто отнесу свою сумку наверх, — сказала она.
Наверху в своей комнате Лиз поставила сумку и посмотрела в окно на тюльпановое дерево, его цветы уже распустились в этот поздний период лета; само дерево было почти высотой с дом. Они выросли вместе, подумала она. Ее отец посадил дерево, когда ее мать была беременна Лиз.
Она оглядела свою спальню, которая не изменилась с тех пор, как она была маленькой девочкой. На стене реки Наддер висела акварель, написанная ее отцом, заядлым натуралистом, ловившим рыбу в реке каждое лето. Лиз часто сопровождала его, и он научил ее обращаться с удочкой и названиями цветов, деревьев и птиц. Ему было бы грустно, что она осталась жить в Лондоне.
Рядом с картиной в рамке стояла фотография Лиз, девяти лет, сидящей на Зигги, своем пони, в черной бархатной шляпе для верховой езды и зубасто улыбающейся в камеру. Лиз рассмеялась, увидев косички своей младшей версии, и вспомнила, каким вспыльчивым был Зигги. Однажды он даже укусил инструктора по верховой езде.
Она быстро распаковала вещи и переоделась из своей офисной одежды в джинсы и футболку. Прежде чем спуститься вниз, она быстро заглянула в комнату матери. Она ожидала худшего: щетки Эдварда на туалетном столике, пресс для брюк в углу. Но выглядело без изменений. И через лестничную площадку в комнате для гостей она увидела чемодан рядом с кроватью. Эдварда, еще не распакованный. Должно быть, он только сегодня приехал, поняла она, вспомнив, что он живет в Лондоне. Возможно, он так и не въехал.
Она спустилась вниз и по пути через гостиную заметила фотографию в рамке на одном из боковых столиков. На нем была изображена группа гуркхов, одетых в парадную форму и сидящих в три аккуратных ряда с вертикально поднятыми штыковыми ружьями. В конце первого ряда стояли два английских офицера, предположительно их командиры. Один выглядел как младшая версия Эдварда.
— В холодильнике открытая бутылка Сансерра, — заявил Эдвард, когда она присоединилась к нему на кухне. Она налила себе стакан и села за стол, а он возился у печи.
«Вижу, вы позагорали», — рискнула Лиз, по сравнению с ней чувствуя себя одутловатой и бледной.
«Поставляется с работой».
— Вы все еще в армии? спросила Лиз с удивлением.
'Нет нет. Меня уволили в 99-м. Сейчас я работаю на благотворительность; мы помогаем слепым в развивающихся странах. По крайней мере, мы пытаемся им помочь — вы бы не подумали, что политика может помешать чему-то настолько простому, но она мешает. Из-за этого я много путешествую — Индия, Африка время от времени. Забавно, как люди думают, что если у вас есть загар, вы, должно быть, валяетесь в шезлонге на Багамах. К сожалению, нет.
— Я видел фотографию в соседней комнате.