Герман захохотал.Смеялся он громко, с большим энтузиазмом, показывая, сколь ему весело. Вот только взгляд оставался ледяным.Меня он не любил.Мягко говоря.И порой мне даже казалось, что он всякий раз прикидывает способ, каким будет избавляться от тела… или учить жизни. Учить жизни, по словам девочек, он любил. И делал это умеючи, всякий раз доводя до грани, но не калеча…Страшный человек.
- Она всегда была такой оригиналкой… - он пожал Диттеру руку и тот рукопожатие выдержал. А хватку Германа не всякий вынести способен был.Диттер даже не поморщился.
- К нам тут из вашего ведомства редко заглядывают, – доверительно произнес он и, прицокнув языком, добавил. - Что, черная чахотка? Это правильно, что к нам приехал… у нас тут климат подходящий. Источники. Грязи лечебные… глядишь, и поживешь ещё чутка…
- Спасибо.
А вот теперь Диттер злился.Я же задумалась.Чахотка – это плохо. А черная – очень и очень плохо. Если с обыкновенной целитель – не всякий, само собою, но благословенный, - справится,то против черной средства нет. Болезнь, усиленная проклятьем, медленно пожирает человека изнутри.Смерть поганая.Медленная.Болезненная.Кости становятся мягкими, мышцы атрофируются. Тело отказывается принимать пищу. И лишь морфий приносит какое-никакое облегчение. Потом тело начинает гнить и… право слово, как по мне, то милосердней призвать Плясунью, чем милостью Лекаря удерживать бедолагу в мире живых.
Герман отошел.А Диттер проводил его взглядом. Недобрым таким…
- И как давно? - поинтересовалась я, отбирая бокал. Шампанское? Виски… и как минимум из нижнего погреба, где еще дед мой собрал самые изысканные сорта.
Морфий,надо будет Марку отписаться, у него, помнится, был лучший морфий в этом треклятом городе. А то ж с Диттера станется в аптеку пойти,там же порошок разбавляют безбожно. Аптечным морфием только детские колики унимать, это каждый знает.Кроме моего бестолкового дознавателя.
- Год, – он не стал отнекиваться.
И притворяться, будто Герман ошибся. Помоpщился слегка. А я… год – это много… для больного черной чахоткой почти неоправданно много.
- Благословение, но… и оно лишь отсрочку дает, – сказал он. – Мне куда интересней, как он узнал.
А ведь и вправду… герр Герман у нас, конечно, мерзавец талантливый, но не настолько, чтобы с одного взгляда диагнозы ставить. Он вообще от целительства далек несказанно. И значит… значит, нашептали.Кто?Друзей у него, как и у дядюшки, много. Должников ещё больше. И быть может, отыскался среди них кто-то, с ведомством Диттера связанный. Кажется, подобная мысль и дознавателю моему в голову пришла. Ишь ты, скривился.Или больно?
- Хочешь, уйдем? – предложила я, озираясь.
Тени-лакеи, закуски, выпивка. Яркие платья дам. Скучные мужские разговоры… дела, которые решаются, раз уж случай выпал. Сплетни, что гуляют, обрастая новыми и новыми подробностями… драгоценности, цветы,тоска смертная.Фальшивят уставшие музыканты…
Глава 9
- Хватит! – резкий голос прервал почти-тишину. – Что ты будешь мне говорить? Это не мои туфли! Я тебе говорю, жмут они!
Старуха в темно-лиловом платье, украшенном аметистами, замахнулась веером на скучного типа.
- Мои не жали, а эти жмут… и веер подменили… ты посмотри, какого он цвета…
Мужчина с вялым лицом и разобранными на пробор волосами попытался подхватить старуху под локоток. Но вдова Биттершнильц отличалась не только склочным нравом, но и немалой для своих восьмидесяти девяти лет силой.
- Руки убери, поганец! – рявкнула она и к просьбе присовокупила шлепок веером по бледной ладони. - Будет он мне тут… я еще не в маразме…
На этот счет мнения в городе разнились, все же старуху здесь любили ещё меньше, чем меня. Но я готова была поспорить на половину своего состояния, что фрау Биттершнильц до маразма далеко. Дела свои она вела сама и жестко. Помнится, единственный управляющий, который дерзнул обворовать бедную старушку, по сей день отрабатывал долг где-то в медных рудниках.
- Туфли не мои… подменили туфли… веер подсунули другой, - она говорила громко, а вот взгляд… взгляд ее был непривычно растерянным. Будто она прекрасно понимала , сколь нелепы ее претензии.Веер подменили.
- Дорогая, – я потянула Диттера за собой, а он не стал сопротивляться. – Я так рада тебя видеть…
Я клюнула вдову в сухую щеку.Она не пользовалась пудрой.И кремами от морщин.Не носила шиньонов, собирая поредевшие свои волосы в строгую гладкую прическу.
- Что случилось.
- Веер подменили, -- старуха с несвойственной ей готовностью оперлась на мою руку. - Видишь? Он лиловый… а был цвета фуксии… не подходит… я подслеповата стала… тут только увидела… не подходит.
- Бабушка… - тип, которого, признаться, я видела впервые – впрочем, с недоброй старушкой мы пересекались нечасто, попытался отбить у меня добычу. Это он зря… веер, может, к платью и не подходил – странно, кстати,ибо в мастерской мейстера Гульденштрассе вeсьма ревностно относились к деталям – но вот сделан был на совесть. И на макушку опустился с характерным стуком.
- Изыди, – велела вдова. А мне пожаловалась. – Совсем от него житья не стало… а ты деточка похорошела. Смерть тебе на пользу пошла.
- Попробуйте, может, и вам понравится.
Старушка хмыкнула и, вытащив из сумочки пачку цигарок, велела:
- Проводи меня до саду.
- Бабушка,там сквозняки…
- А ты, зануда, за шалью сгоняй… и заодно посмотри, где эту дрянную девчонку носит… дорогая, не стой столпом. В твои года девица не только в постели двигаться должна… а это кто? Твой? Ты б его хоть приодела, право слово, прежде чем в приличное общество тащить…
Она, оправившись от приступа, старательно заговаривала мне зубы, правда, мы обе понимали, что слов недостаточно, дабы загладить инцидент.На нас смотрели.С жалостью.И жадноватым любопытством.
- Ишь ты… повылуплялись, курицы… думают, я умом тронулась. Но ты же видишь? И туфли-то,туфли не мои… - в саду, окружавшем ратушу, даже летом было пыльно, заброшено и грязновато. Складывалось впечатление, что здешние розы, если и цвели не столько благодаря усилиям садовника, сколько вопреки им. Ныне же они щетинились колючками, угрожающе шевелили слегка подмороженными – укрыть их на зиму никто не додумался - ветвями и, казалось, стоит им дотянуться до несчастного, которому вздумалось прогуляться по саду, как жизнь его обретет безрадостный финал.От роз я отодвинулась.А старушка уселась на меченую птичьим пометом лавку, кинула веер и, наклонившись, с кряхтением сняла туфлю.
- Жмут… - она пошевелила пальцами ноги. - И нечего говорить, что у меня ноги пухнут… это у них мозги пухнут.
Туфельки были бальными.И не совсем.Мягчайшая кожа изнутри, атласный чехол снаружи… камушки, бантики… и отпечаток стопы.
- Мне их когда-то на Островах стачали… взяла сразу две дюжины пар… нигде не делают больше такой обуви… а у меня ноги болят, – старушка сняла и вторую туфлю, которую сунула Диттеру. - На вот… в городе вторых таких нет… это меня ещё моя бабка, чтоб ей посметрия легкого не досталась, редкостной тварью была, но дело знала… снаружи-то чего угодно навертеть можно. У нее обманок две коробки… под всякое платье. В атласе ноги стынут и вообще… будто босая…
От туфли резко пахло потом.И носили ее, пусть и по торжественным случаям, но не раз и не два… а главное, запах был старушечий. Неужели и вправду… деменция, сколь знаю, тем и опасна, что ее крайне сложно заметить вовремя. Сначала милые странности, легкая забывчивость, а глазом моргнуть не успеешь, и вот ты уже увяз в пучине склероза.И маразма.И… интересно, а мне подобное грозит? Жизнь-то долгая, вернее не совсем жизнь, но… хроники перечитать стоит. На всякий случай,так сказать
- Дай сюда, - раздраженно велела вдова. - И послушай меня, деточка… я твою бабку хорошо знала… мы с ней дружили одно время, да… пока она у меня твоего деда не увела. Но то дела старые, кто их помянет… она мне как-то конвертик принесла один. Велела отдать, если вдруг с тобой что-нибудь да случится… когда случилось, я и припомнила, да только к чему мертвецам письма?