После долгой паузы, Хамелеон развел руками и заговорил возбужденно:
— Вот тут-то и есть то, что я в шутку назвал «психически-ненормальным». Понимаете, господин Лещинский! Я месяц слежу за Гагеншмидтом и его замком и голову даю на отсечение, что во время совершения всех убийств он не выходил из своего замка. Его алиби несомненно. Я сам пойду доказывать это, а между тем, некому больше совершать этих убийств, и я не поклянусь, что их совершает не Гагеншмидт. Разве нельзя сойти с ума?
— Да, тут много есть головоломного, — ответил я, — и для полноты картины позвольте вам заявить, что у меня был вчера и сидел на том месте, на котором сидите вы, сам Гагеншмидт!
Хамелеон даже привскочил и неизвестно, обрадовался ли он или изумился.
— Он был у вас?
— Да, был, и вот что, мой друг, он мне рассказал.
Я подробно передал Хамелеону мою беседу с Гагеншмидтом. Он слушал с напряженным вниманием, и, по-видимому, мой рассказ произвел на него очень сильное впечатление. Мы долго молча смотрели друг другу в глаза и я первым прервал молчание.
— Как это ни дико, но я также чувствую, что крестьян убивает Гагеншмидт. Таинственные письма об этом говорят так же, как мне это сказали глаза и манера беседы со мною самого Гагеншмидта.
— Но это безумие!
— Что ж делать! Вы сами назвали это преступление психически-ненормальным. Необходимо считаться с ним как с ненормальным. Станем на время и мы ненормальными в наших выводах. Теперь, друг мой, может быть, вы сможете мне объяснить, что за причина этого заговора, этой погони за жизнью Гагеншмидта, какая причина этой ненависти?! Что сделал такого ужасного этот Гагеншмидт, какое преступление он совершил?
Я по глазам Хамелеона увидел, что он готовит какой-то эффект.
— Он совершил страшное преступление, — произнес он.
— Когда?
— Двести лет тому назад!!
Я взглянул строго на Хамелеона и убедился, что он не шутит.
— Объясните, что это значит, — потребовал я
— По каким-то непонятным причинам, местное население олицетворяет в лице живущего теперь Гагеншмидта весь род Гагеншмидтов. И в лице его мстят не ему лично, а всему его роду. Правда, Гагеншмидт суров, скуп, нелюдим, но таких помещиков, как он, существует много. Несомненно, он имеет характерные черты и особенности своих предков, но теперь ведь не те условия жизни, чтобы они были кому-нибудь страшны. Но сейчас наступает финал старой трагедии, происшедшей двести лет тому назад. Эта ужасная история все время жива в памяти местных крестьян, которые из рода в род жаждут мести. С той поры имя Гагеншмидтов ненавистно здесь. Я только не понимаю, почему именно сейчас эта история ожила в душах людей, и «Рука мальчика» решила сделать настоящего Гагеншмидта ответственным за вину его далекого предка. Но какая-то важная причина существует, это вне всякого сомнения. Подробности этой мрачной истории мне рассказала одна старая крестьянка, и слушайте, в чем заключается вина Гагеншмидта.
Хамелеон набил свою трубку свежим табаком, хлебнул холодного чаю, раскурил, затянулся и тогда лишь начал свой рассказ.
Двести лет тому назад в вотчине Гагеншмидта жил довольно зажиточный мельник, Генрих Куприян, пользовавшийся большой популярностью и уважением среди местного населения. Куприян прежде всего был человек грамотный, затем, он хорошо играл на скрипке, а главное, в умственном развитии он стоял выше своих односельчан. Последние с этим считались, ценили его качества, любили его и вследствие этого он пользовался большим влиянием. Он был общим советчиком, знахарем и другом. Ни одно спорное дело не обходилось без его участия, и его большая изба была центром общественной жизни села. Помимо его главных достоинств, Генрих Куприян был человеком общительным, веселого нрава и словоохотливым.
У Генриха Куприяна была дочь Юлька. Если все село любило мельника, то его дочь все село просто обожало.
Юлька была очаровательная 16-летняя девушка, как говорит предание, какой-то святой красоты. Это была хрупкая блондинка с ясным лицом ребенка. Ее нравственная чистота выражалась в ее манерах, голосе, взоре, во всем ее лучезарном облике. Это была необыкновенная девушка. Ясная, светлая улыбка всегда играла на ее устах. Когда же случалось, что эта улыбка превращалась в хрустальный, звонкий смех, — всех охватывала радость. Эту девушку окружало необыкновенное почитание. Недаром местный пастор сказал, что все помешались на Юльке — и стар, и млад, мужчины и женщины.
Почему все так обожали Юльку? Таким вопросом никто тогда не задавался. Она выделялась своим внешним и душевны обликом среди всего населения села. Ее преимущество в этом отношении признавалось всеми, но ей никто не завидовал. Нельзя указать точно, за что ее любили: за красоту ли, за безответность, кротость, за доброту, за ее чудную душу, золотое сердце, за простоту ли ее, за преданность и жалость ко всем бедным и страдающим. Неизвестно, за что все любили Юльку, но любили так, как теперь, может быть, нигде и никого не любят. А как пела Юлька, какой у нее был голос! Для ее односельчан не было, кажется, большего праздника, как слушать Юлькино пение. Пела она в церкви, на свадьбах, вечеринках, пела она вечером на улице и в лодке на реке, и все заслушивались до слез ее чудною песнею. За все боготворили Юльку. С необыкновенною радостью ее принимали во всякой избе, куда она приходила с советом, утешением, помощью, поздравлением или какой-нибудь просьбою.