Он вздыхает.
— Клэр, иногда ты пугаешь меня до чертиков, ты знаешь об этом?
Я ошарашенно поворачиваюсь к нему.
— Почему?
Он испытующе смотрит на меня, и мне стоит определенных усилий сохранять неподвижность под его взглядом.
— Расстраиваться из-за перемен, беспокоиться о будущем — это совершенно нормально. Но вот ты… — Кейн качает головой. — Никогда не встречал кого-либо, столь упорно стремящегося доказать, будто ему наплевать. Это-то и пугает.
Его слова — что молниеносный и изуверски точный удар по самому больному месту в моей душе, и я отшатываюсь, прикусив язык, так что на глаза наворачиваются слезы.
Но тут же расправляю плечи и вздергиваю подбородок, чтобы дать отпор:
— Тогда, полагаю, оно и к лучшему, что тебе не придется терпеть это слишком долго.
— Клэр… Я вовсе не это имел в виду…
— А мне плевать, что ты имел в виду, — перебиваю я его. — Видишь? Ты прав.
Он стискивает зубы и багровеет.
— Проследи, чтобы Нис помог Лурдес отследить сигнал.
Распоряжение бредовое, поскольку ни свора бешеных псов, ни реинкарнация персонального кумира Ниса — коим является Беркли Блю, прославленный хакер двадцатого столетия, — не способны удержать его от исследования загадочного сигнала. И все же это распоряжение.
Отворачиваюсь от Кейна и припускаю прочь, стараясь не обращать внимания на него и переполняющую меня странную смесь гордости и обиды. Гордости, что удалось хотя бы частично одурачить его. Обиды, потому что все-таки втайне надеялась, что он меня раскусит.
3
— Мы на месте, — звучит спустя девяносто четыре часа голос Воллера в моем интеркоме. — Прямо по курсу пустота, кэп.
Он даже не пытается скрыть ликование.
Меня пронзает горькое разочарование — не такое уж и неожиданное, впрочем. Что ж, определим источник сигнала, пометим его как помеху и отправимся к месту встречи с «Гинзбургом». Может, даже успеем, если он нас подождет.
Обратно в ничто.
Вещевой контейнер с распахнутой крышкой у изножья койки занимает весь проход моей каюты. Я пробираюсь по постели к выключателю интеркома на стене, открываю канал и отвечаю:
— Поняла. Уже иду.
Я уже упаковала почти все свои пожитки. Глупо дожидаться прибытия на «Гинзбург», а потом лихорадочно собираться. Аккуратно складываю жалкого вида одеяло — безнадежно затертое и перепачканное по краям рыжими пятнами, не исчезнувшими даже после бесчисленных стирок, — и убираю его в контейнер.
В своем почтенном возрасте и плачевном состоянии одеяло, честно говоря, выглядит довольно жалко. Тем не менее это одна из немногих вещей, что является моей — по-настоящему моей, подаренной тем, кто знал и любил меня, а не благожелательным незнакомцем. В углу двумя идеально ровными строчками вышиты мое имя и номер модуля. Моя мама была одним из немногих врачей, направленных «Веруксом» на станцию Феррис, так что шить ей приходилось часто.
Станция еще не дотягивала до колонии: суровое место, где в нескольких соединенных жилых модулях практически без помощи корпорации пыталась закрепиться горстка людей. Но если бы им удалось продержаться на Марсе с десяток лет, доказав тем самым свою целесообразность, тогда бы «Верукс» уж как пить дать вспомнил об их существовании и заявил права на новую колонию.
— …Ты должна ответственно относиться к своим вещам, — наставляла меня мама, когда мы прибыли в Феррис. Мне было тогда пять лет, и всего годом ранее погиб мой отец. Мама согласилась на назначение — опасное, но щедро оплачиваемое — единственно из отчаяния. Смерть родителя, естественно, я перенесла плохо. Вдобавок к тому времени медботы стали много дешевле и уже считались надежнее врачей-терапевтов, которых они вытесняли на Земле. Согласно статистике — источники которой, однако, оставались несколько смутными, — роботы совершали меньше ошибок. Тем не менее, если уж они допускали промах, то лажали по полной — вроде того, как бэттер в бейсболе замахивается битой так сильно, что в итоге закручивается сам, даже не попав по мячу. В отличие от заменяемых людей, у медботов отсутствовали воображение и творческий подход к решению проблем.
— В модуле нет места, чтобы разбрасывать свои вещи. Здесь другие правила.
Она пыталась предупредить меня, но я так и не успела стать подлинной дочерью колонии и оставалась избалованной землянкой, привыкшей к неограниченным запасам пригодного для дыхания воздуха и возможности идти куда вздумается, хоть бы и на переполненный тротуар на улице.