– Он любит наличные, – сказал Дженкс, опускаясь и вставая на подоконник. – Я приведу его в контору, когда он все твое барахлишка в кладовку запрет.
– Ты имеешь в виду, все, что к тому времени само собой отсюда не денется? – спросила я, хотя и знала, что за сохранность моих вещей вряд ли стоило опасаться. Да, заговоры, особенно черные, обычно бывали специфичны к мишени, но кто мог знать? Ни один дурак не стал бы рисковать своей жизнью из-за моего дешевого скарба. – Спасибо, Дженкс. – Теперь выходило, что он уже дважды меня спас. Из-за этого я испытывала неловкость. И легкое чувство вины.
– Брось, Рэчел, мы же партнеры, – отозвался Дженкс, но мне это ни капли не помогло.
Натужно улыбаясь энтузиазму фейка, я поставила коробку на подоконник и стала дожидаться автобуса.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В автобусе было тихо– как и в любом общественном транспорте, движущемся в эти часы по Низинам. Дженкс вылетел в окно вскоре после того, как мы переехали через реку и оказались в Кентукки. Он придерживался того мнения, что ВБ не станет садиться мне на хвост и брать меня за жабры в автобусе, при свидетелях. Я не была готова в это поверить, но и просить его остаться тоже не собиралась.
Я сказала водителю адрес, и он любезно согласился сообщить мне, когда мы туда прибудем. Человечек был совсем тощим, и выцветшая синяя униформа висела на нем как на скелете несмотря на ванильные вафли, которые он почти непрерывно запихивал себе в рот.
Большинство шоферов общественного транспорта в Цинциннати отлично уживалось с Внутриземцами, но не все. Человеческая реакция на нас бывала самой что ни на есть разнообразной. Некоторые нас боялись, некоторые нет. Некоторые хотели стать как мы, некоторые хотели нас убить. Немногие пользовались преимуществом более низкой налоговой ставки и жили в Низинах, но большинство так не поступало.
Вскоре после Поворота произошла неожиданная миграция, когда все люди, которые смогли себе это позволить, переехали в самую глубь городов. Тогдашние психологи нашали это «синдромом гнездования», и в ретроспективе по охватившее всю страну явление было вполне понятно. Тем временем Внутриземцы, привлеченные перспективой овладеть чуть большим клочком своей земли, не говоря уж о резком падении, цен на это жилье, охотно расхватывали собственность в предместьях.
Демография населения стала выравниваться лишь в последнее время, когда зажиточные Внутриземцы начали перебираться обратно в город, а менее удачливые и лучше информированные люди решили, что им куда приятнее будет жить в славном Внутриземном квартале, чем в дрянном человеческом. В общем и целом, однако, не считая небольшого района вокруг университета, люди жили в Цинциннати, а Внутриземцы – за рекой, в Низинах. Нас нисколько не коробило то, что большинство людей избегало наших кварталов примерно так же, как доповоротных гетто.
Низины сделались подлинным бастионом Внутризем-ной жизни, на поверхности непринужденно-уютным, но имеющим уйму тщательно скрытых потенциальных проблем. Большинство людей поражалось тому, какими нормальными представляются Низины, что, если хорошенько об этом задуматься, имело свой резон. Наша история была неотделима от истории человечества. Мы не просто упали с неба в 1966-м году. Мы эмигрировали с острова Эллиса. Мы участвовали в Гражданской войне, а также в Первой и Второй мировых. Больше того, кое-кто из нас побывал на всех трех. Мы страдали в период Великой Депрессии. Мы не меньше всех прочих ждали, когда же наконец выяснится, кто действительно убил Джона Роберта Кеннеди.
Однако опасное различие все же существовало, и все Внутриземцы старше пятидесяти лет проводили ранний этап своей жизни под определенной личиной. Эта традиция сохранилась вплоть до сегодняшнего дня.
Дома в Низинах представляются скромными, выкрашенные в белый, желтый, а порой и в розовый цвет. Нет там никаких домов с привидениями, не считая замка под названием Земля Любви в октябре, когда его превращают в самый худший дом с привидениями по обе стороны реки. Всюду, как положено, имеются качели, плавательные бассейны, велосипеды на лужайках и припаркованные у тротуаров машины. Требуется острый взгляд, чтобы заметить расположенные шестиугольниками для отваживания черной магии цветы и забетонированные окна полуподвальных помещений. Дикая, беспощадная реальность расцветает лишь в самых глубинах города, где собираются люди и где идет буйство эмоций: в парках с аттракционами, танцевальных клубах, барах, церквях. Но. никогда в наших домах.
А еще в Низинах очень тихо – даже по ночам, когда все их обитатели не спят. Именно эта недвижная стылость, которую люди первым делом здесь подмечают, больше всего делает их столь несдержанными и выпускает на волю их инстинкты.
Глазея из окна автобуса и пересчитывая черные, непроницаемые для света шторы, я почувствовала, как мое нервное напряжение постепенно спадает. Мир и тишина этого района словно бы просачивались в автобус. Даже немногие люди, которые в нем ехали, погрузились в неподвижность. В Низинах что-то такое словно бы всегда говорило: «Здесь дом».
Мои волосы качнулись вперед, когда автобус внезапно затормозил. Сидевший позади парень, вставая, задел мое плечо, и я нервно дернулась. Громко стуча ботинками, он спустился по ступенькам и вышел на солнце. Шофер сказал, что моя остановка– следующая. Я поднялась и стала ждать, пока этот любезный мужчина громыхал по боковой улочке, чтобы высадить меня прямо у нужного дома. Я вышла из автобуса в пятнистую тень, прижимая к себе коробку и стараясь не вдыхать выхлопные газы, пока автобус укатывал прочь. Вскоре он исчез за углом, забирая с собой шум и последние остатки человеческого присутствия.
Понемногу становилось все тише. Стало слышно птичье щебетание. Где-то неподалеку кричали дети– нет, скорее вопили. Лаяла собака. Начертанные разноцветными мелками руны украшали тротуар. Мне тупо улыбалась брошенная кем-то из детей клыкастая кукла. На другой стороне улицы стояла небольшая каменная церковка, шпиль которой поднимался высоко над деревьями.
Я резко развернулась, разглядывая снятое Айви здание: одноэтажный дом, который можно было с легкостью превратить в контору. Крыша казалась новой, но штукатурка с дымовой трубы вовсю осыпалась. Спереди имелся газончик, и его, как будто, не далее как на прошлой неделе стригли. Там даже был гараж, распахнутая дверь которого демонстрировала ржавеющую газонокосилку.
«Самое то», – подумала я, открывая воротца в окольцовывающей двор ограде из железной цепи. Пожилой негр сидел на крыльце, отдыхая в кресле-качалке. «Домовладелец?» – с улыбкой задумалась я. Затем я стала прикидывать, не вампир ли он, поскольку от предвечернего солнца его глаза защищали темные очки. Пусть даже чисто выбритый, выглядел он как-то неряшливо. Плотные кудряшки его волос седели на висках. На ботинках у негра и даже вроде бы на коленях его синих джинсов виднелась грязь. Вид у него был порядком усталый и измученный. Вдобавок он напоминал списанного на мыло рабочего коня, который по-прежнему отчаянно хочет пропахать хотя бы еще один полевой сезон.
Пока я шла по дорожке, старый негр поставил на перила высокий бокал.
– Нет, не надо, – прохрипел он, снимая темные очки и засовывая их в карман рубашки.
Колеблясь, я стала приглядываться к нему с нижней площадки лестницы.
– Простите, чего вам не надо? Старик принялся звучно откашливаться.
– Да того, что ты там из своей коробки продаешь.. Не надо. У меня уже хватает всяких чертовых свечей, леденцов на палочке и журналов. И у меня нет денег на новую обшивку для дома, водоочиститель или солярий.
– Я ничего не продаю, – сказала я. – Я ваша новая жилица.
Негр сел прямее, отчего вид у него почему-то стал еще неопрятнее.
– Жилица? А, так тебе через дорогу. Смущенная, я переставила коробку на другое бедро.
– Но ведь это Оакстафф, дом номер 1597, разве не так?
Старик усмехнулся.
– Я же говорю– это через дорогу.
– Извините, что побеспокоила. – Я подняла коробку и повернулась к воротцам.