— Иного ответа я и не ожидал. Но спросить должен был, — он отпустил руки волшебницы и посмотрел на труп стражника. Феликса сразу поняла.
— Я им займусь, не переживай.
Она покрутила рукой, разминая каждый палец и сустав, а затем опустила руку в море. Вода вокруг пальцев замерцала. Золотистые и серебристые искры волнами расходились от ее руки. Спустя некоторое время море у берега вскипело от многочисленных стай рыб, креветок и даже крабов. Второй рукой Феликса подтолкнула труп в воду, и морские обитатели стремительно набросились на его плоть.
— Жутковатое зрелище, — прокомментировал оборотень.
— Море — очень чистоплотная стихия, — отозвалась Феликса, — и старается прибирать грязь, которая в него попадает. Рыбам на пользу, а из следов останутся только кости да латы. Кто тогда догадается, когда и от чего он погиб? Может, утопился от несчастной любви…
— Да ты романтик, — хмыкнул Данатос. — А в латах поселится новая колония крабов. И анемонами обрастут его бренные останки.
— А ты делаешь вид, что ты циник, а сам до сих пор жалеешь старую корову, — парировала чародейка. — Лодку ты здесь оставил тоже для крабов и анемон?
— Нас на ней сюда привез Хольгер, солдат-северянин, — пояснил Данатос, глядя, как рыбы снуют через ребра, уже обглоданные ими почти до чистоты. — Он сказал, что станет торговцем рыбой, и ему будет стыдно иметь такую лодку. А утопить ее у меня рука не поднялась. Мы неделю плыли на ней по подземным горным рекам и еще дней десять по морю. Она даже в шторм не раскололась, хотя это скорее заслуга Брисигиды. Эта лодка — одна из последних вещей, напоминающих мне о доме.
— Не хочу тебя расстраивать, но возможно именно она выдала ваше с Брис присутствие здесь.
— Нет, — покачал головой Данатос, — нас выдала только глупость. Брис стала искать храм Триединой здесь и спрашивала всех подряд. В какой-то момент к ней подошел торговец книгами и сказал, что храма в Бедеране нет, он далеко за городом, ибо жители города исповедуют другую веру. И дал ей книгу об истории веры Триединой на Юге.
— Ей-то Брисигида и отравилась, — догадалась Феликса.
— Да. Я выследил торговца по запаху и требовал противоядие. Тот перепугался, но не хотел ничего мне говорить и покончил с собой. Раскусил пуговицу с ядом на воротнике.
— Пуговицу с ядом? — поразилась чародейка.
— В одной из пуговиц он запечатал кусочек ядовитой смолы или чего-то похожего, — объяснил оборотень. — Яд в этой штуковине убил его очень быстро. Я не рискнул даже прикасаться к его одежде после смерти. Только проверил кошель, но там были лишь деньги, свисток и еще один кусочек яда, завернутый в пергамент.
Рыбы уже закончили трапезу. Только самые маленькие еще тыкались мордочками между костями.
— Ты уверена, что другого способа нет? — Феликса отрицательно покачала головой. — Кошмар, — резюмировал Данатос. — Тогда я тебя отведу.
Он прошел по причалу и узкой песчаной тропинке, ведущей к скалам по северной части гавани. Феликса, несмотря на ракушки, колющие стопы, не отставала. Через час они вышли к хижине, частично утопленной в пещеру. Свод пещеры составлял половину потолка, стены были нелепыми и пузатыми, повторяя форму каверны. Пол устилали высушенные водоросли и трава. «Хоть дверь нормальная, — хмыкнула про себя Феликса. — Впрочем, такая избушка будет понадежнее любого дома. Наверняка в своде прорублено отверстие под дымоход».
Чародейка почти угадала. Внутри обнаружился очаг, дым от которого уходил в щель между фрагментами скал. В дождь эту трещину, похоже, закрывала вогнутая металлическая пластина, скапливающая воду, с заслонкой, через которую можно слить излишки. Феликса поразилась изобретательности обитателей пещеры-избы.
Совсем рядом с очагом на плотной циновке лежала прóклятая жрица, укрытая тонким шерстяным покрывалом. Под головой у нее была удивительная для Бедерана редкость и роскошь — подушка, набитая то ли пухом — совсем немыслимо! — то ли шерстью — уж не свою ли Данатос собирал? Феликса с облегчением обнаружила, что сердце жрицы еще бьется. Оно приняло темно-фиолетовый оттенок, как и говорил Дани, и изредка вздрагивало.
У изголовья постели стоял открытый сундук. Лозы, оплетающие два сосуда, росли прямо из стенок и дна сундука. Один из сосудов выглядел как главный стебель для лоз — вытянутый, деревянный, оплетенный тонким вьюном, с листочками, проросшими из коры. Живая вода.
Второй сделан из шершавого серого камня, безжизненного и холодного. Лозы вблизи него истончались и иссыхали. Их переплетение повторялось в черных узорах на стенках сосуда. Мертвая вода.