Я не стал возражать. Лучше, так лучше. Невольно покосился на трубу крематория, но дыма не увидел. Наверное, фильтры хорошие. Экология.
— А эта… Ну… — Петрович показал рукой возле пояса. — Не приходила?
— Сумерла? — удивился я. — Была. Только что ушла.
— Куда?
— Без понятия. Странно, что вы в дверях не столкнулись.
— С ней сталкиваться — дураков нет… — туманно ответил он. — Ну, я побежал тогда. Может, догоню. Дельце до нее образовалось…
Петрович и Сумерла? Дельце?
«…Сумерла — не добро и не зло. На Той Стороне нет добра и зла. Она, как и все мы, имеет свои долги и честно платит по ним. Это единственное, что признает Навь.
Когда-то прелестное юное дитя встало на путь Нави. Сама ли, по чужой ли воле — кто теперь вспомнит? Теперь она ведет этим путем других детей — потому что других путей не ведает.
Она не желает им зла. Она не знает, что это такое».
Это написал в одном из писем покойному фиктору Бабай.
Забавненько.
***
Лайса дома отсутствовала. Видимо, взяла-таки себя в руки и пошла на службу. Настя послонялась по дому, попялилась в залитые дождем окна, несколько раз освидетельствовала содержимое холодильника, а потом сказала:
— Пап, пойдем в «Макара»? Там, конечно, сейчас уныло, но не унылее же, чем здесь?
Я, подумав, согласился. Мне сейчас тоже, пожалуй, тягостно наедине со своими мыслями. Я видел много мертвых людей. Достаточно, чтобы они превратились для меня в просто неприятное зрелище. Я видел, как люди умирают — иногда быстро, иногда сложно. Однажды человек умер, давая мне интервью — крупнокалиберная пуля снесла ему голову. Я еще держу перед ним диктофон, а говорить ему уже нечем. Через секунду мы — я и его безголовое тело — рушимся в окоп (я с перепугу, он под действием гравитации), но этот момент мне потом долго снился. Бум — и его мозги стекают по моей руке. Казалось бы, что мне до смерти почти незнакомой девочки? И все же, отчего-то стоит перед глазами ее мертвое лицо.
В «Макаре» удивительно обычно. Как будто не улетела сегодня невидимым дымом в небо одна из них. Дети сидят, играя в свою настольную игру, выложив перед собой смарты. На этот раз я подглядел через Клюсино плечо — на экранах сменяется нечто вроде карт Таро.
— Не запру я новых две́рей дубовы́х,
Не задвину стекольча́тых око́ленок, — начала Клюся, остановив касанием картинку.
На экране этакая модерновая молодежная Смерть — в коротком, до середины красивого бедра балахоне, с отличной фигурой и в модном капюшончике. В руке помесь косы с фэнтезийной алебардой.
— У ворот да не поставлю приворотчиков,
У дубовых дверей да сторожа́телей, — подхватила девочка из угла.
Что на экране ее смарта, мне не видно.
— По крылечку ли придет молодой женой,
По новым ли сеня́м да красной девушкой, — продолжил сдавленным голосом Виталик.
— Со синя моря ли при́дет голодная, — вторил голос с дивана.
— Со чиста ли поля холодная…
— Аль ка́ликой подойдет перехожею,
Потихо́шеньку, аки тать ночной.
— У дубовых дверей не стучалася,
У окошечка не давалася…
— По подоко́нью не столыпа́лася,
Отворить-пустить не просилася…
Речитатив, мерный и ритмичный, шел не по порядку, а в непонятной мне последовательности. Дети касались экрана, произносили свое двустишие, и замолкали, напряженно глядя в смарт.
— Мы поставим ей сто́лы дубовые,
Мы постелим скате́рти тонкобраные…
— Положи́м ей вилки золоченые,
Наточи́м востры ножички булатные…
Очередь по непонятному алгоритму снова перешла Клюсе.
— Посади́м ее на стульица кленовые,
Гость последнюю, доброжданную… — девушка тапнула по картинке, закрыв ее от меня рукой.
— Подадим ей на стол, то, что ест она,
То, что вкусно ей, то, что лакомо… — откликнулся подросток у камина.
— Но не ест она е́ствушек сахарных,
Не берет пития́ медвяного…
— Не желает вина черемного,