— Ну хоть кто-то там умный…
— После того, как я уволился, одни боеприпасы и остались, факт.
— Скромный какой!
— Не то слово… Слушай, а что это за игра такая у вас?
— Не спрашивай.
— Почему?
— Просто не спрашивай, — я бедром почувствовал, как она напряглась, сидя рядом, — не надо оно тебе.
— Ну не надо и не надо… Эй, что ты делаешь?
Клюся внезапно схватила со стола чашку и, зажмурившись, сделала из нее глоток.
— Сдурела?
— Мы с тобой смешали кровь! — сказала она, со странным смешком. — Теперь ты.
— Вот еще…
— Глотни, пожалуйста! Ну что тебе стоит! — она так это сказала, что я поддался атмосфере абсурда и одним глотком выпил остаток. Там и было-то чуть…
Солоно, как всегда. Я бывший боксер, для меня нет ничего необычного во вкусе крови. А вот в том, как впилась в мои губы внезапным поцелуем Клюся, элемент неожиданности присутствовал. Я малодушно позволил себе насладиться моментом — пару секунд, не больше, — и отстранил ее. Впрочем, она и сама прекратила.
— Поцелуй кровного братства! — засмеялась девушка нервно и странно. — Теперь мы самая близкая родня друг другу, понимаешь? Ближе, чем брат и сестра, ближе, чем муж и жена!
Ох уж мне эти подростковые экзальтации.
— И что это значит?
— Ничего… почти.
— И все же?
Клюся замялась, отвела глаза. Ну вот, я так и думал, что неспроста это все. Почти через силу выдавила из себя:
— Ты же ходил сегодня… К Кате?
— Да. Мне показалось правильным проститься, раз уж все остальные…
— Я не смогла, — вздохнула Клюся, — собиралась, извелась вся… Но так и не смогла… посмотреть на нее. Еще раз.
— Ничего страшного.
— Я тебя попрошу об одном. Приди так же ко мне? Пожалуйста! Не оставляй меня в этот момент одну.
— Ты о чем… — но она меня не слушала. Повернулась ко мне, схватила за плечи, приблизила лицо и зашептала зло и горячо:
— Никто же не придет, никто! А я не хочу, чтобы меня Сумерла в печь провожала, понимаешь? Не хочу Сумерлу!
— Ну, не хочешь — и не надо, — ответил я растерянно, — говна-то…
— Ты мне теперь самый близкий, и ты смелый, не побоишься прийти. Придешь? Скажи, придешь же?
— Эй, барышня, — сказал я, — тебе восемнадцать, помнишь? У тебя больше шансов быть на моих похоронах, чем у меня на твоих. Но, если лет через восемьдесят-девяносто, я еще вспомню кто ты такая, как тебя зовут, а главное — как зовут меня, то, честное слово, приковыляю на своих ходунках, кряхтя и пукая, проводить тебя в последний путь. Обещаю.
— Тьфу, дурак! — резко отстранилась Клюся. — Ничего ты не понял.
Впрочем, продавленная кроватная сетка не позволила ей отсесть, и она снова прислонилась к моему плечу.
— Даже и не знаю, — печально сказал я, — почему я ничего не понял? Может быть, потому что мне никто ни хрена не объясняет? Да ну, нет, не может быть, бред какой-то… Должно быть и правда — дурак малоумный.
— Не обижайся, — вздохнула девушка, — но правильно тебе не говорят. И я не скажу. Но помни — ты обещал. Когда бы это не случилось, хоть завтра.
— Эй, — забеспокоился я, — ты не задумала никакой глупости?
— Я ее уже сделала. Вон, даже рука порезана теперь. И смарта нет. Как я играть-то буду?
— Давай я тебе куплю?
— С какой это стати? — ощетинилась Клюся. — Я тебе не любовница!
— Ты мне самый близкий родственник, только что сама говорила. Ну и кобольд мой без твоего заскучает. Они, по-моему, отлично спелись.
— Черт, поймал. Ладно. Но только я тебе деньги потом отдам, как смогу. И только попробуй отказаться!
— Я? От денег? Да нибожемой! Я чудовищно корыстный.
— Врешь, — засмеялась девушка, — ну да ладно. Пойдем вниз, а то там опять черт-те чего насочиняют про нас со скуки.
— У тебя кровь в уголке рта, — тихо сказала мне дочка. — Ты ее что, грыз?
— Порезался, зубами затягивал бинт, — сказал я правду, но не всю.
— У вас с Клюсей правда ничего нет?
— Ничего такого, что было бы стыдно рассказать дочери.
— Даже не знаю, хорошо это или плохо… — сказала она задумчиво и вернулась к своему Виталику.
Этот мелкий засранец так осмелел, что почти обнимает ее за плечи, делая вид, что просто положил руку на спинку дивана. Это при живом-то отце! Может, пугануть его легонько? Ладно, не сегодня. И так день дурацкий донельзя.