Когда я вышел, обнаружил Клюсю, спящей головой на моем плече. Очки она сняла, макияж еще не нарисовала, и лицо ее во сне было совсем детским. Почувствовав, что я зашевелился, она зевнула и проснулась.
— Закончил?
— Да, вроде бы как. Сейчас проверю.
Я достал из кармана смарт, встряхнул, активируя экран — с него мне весело помахала мультяшная Нетта. Уже отвык видеть ее такой. Ну, рисованной. Эта игра все-таки здорово проезжает по мозгам.
— На месте.
— Моя Аркуда тоже.
— А что с…
— С мамой? Не уверена. Она вроде как стала поадекватнее там, в игре. Мне даже показалось, что она меня узнала. Но не значит ли это, что ей стало хуже здесь?
— Я не знаю, как это работает. Помочь тебе заплести волосы?
— Придержи вот тут… Да, спасибо, дальше я сама. Сейчас переоденусь — и на последнюю репетицию. Надо взбодрить ребят перед выступлением. На празднике встретимся.
Вернувшись в свою комнату, право на которую внезапно некому стало отобрать, встретил там Настю, удрученно рассматривающую себя в зеркале.
— Не можешь оторвать глаз в восхищении? — поддел я ее.
— Не могу придумать, в чем пойти на праздник. Все такое скучное.
— Сходи к Клюсе, она как раз наряжается. Может, что-то тебе подскажет.
— О! Точно! Супер! Спасибо за идею! — и дочь моя исчезла за дверью, унося с собой ворох тряпочек.
— Только не перестарайся с макияжем! — крикнул я ей вслед, но вряд ли был услышан.
Петрович на этот раз постучался мне сам.
— Прости, Антох, Элина уперлась. Сказала, что вы не сработаетесь.
— Еще бы. Я буду против того, чтобы она и дальше убивала детей.
— Что-о? Тебе там голову нарисованным солнцем в игре напекло?
— Мне Кларисса рассказала.
Я изложил Петровичу свою версию.
— Извини, Антох, в твоем изложении есть некая логика, но все равно звучит крайне дико. Это тебе не Скайнет с Терминатором.
— Не что?
— Миллениалы… — вздохнул Петрович. — Неважно. Да что вообще такого особенного в этих детях?
— Если я начну объяснять, прозвучит еще более дико. Как я понимаю, в полночь наши трудовые отношения заканчиваются, я «Кобальту» ничего не должен. Я тебя предупредил, а дальше твое дело — хочешь верь, хочешь нет. Я и сам себе верю с трудом. Ты прав: «Нарисованная блондинка с роскошными сиськами убивает бедных сироток!» — звучит кликбейтным заголовком с желтого, как моча, паблика. Может быть, я все это выдумал. Пока я тут, я за детишками присмотрю, а там, глядишь, выдерну Марту, сдам кому-нибудь детдом и свалю к чертям из этого безумного городишки. Думаю, в ближайшие же дни. Счастливо оставаться, приятно было работать вместе и все такое. А мне еще работу искать.
— Не горячись, — мрачно ответил Петрович. — Ты прав в одном — тут происходят странные дела, и «Кобальт» к ним каким-то боком причастен. И я буду в этом разбираться. Так что, думаю, еще будет повод пообщаться. На праздник-то идешь?
— Иду, — сказал я, — у меня на него большие планы.
— Увидимся тогда.
— Знаешь, Петрович, — сказал я во внезапном порыве, — если ты собираешься «разбираться», то это… береги себя, что ли.
— Да ладно тебе, не впадай в паранойю, — ответил он и отключился.
Петрович советует мне не впадать в паранойю?
Забавненько.
В почте меня ждало последнее письмо от Бабая:
«Это письмо от мертвого человека, о чем вы, наверное, уже знаете. В нашем городе это банальность — мертвые женщины играют на скрипках, мертвые откапывают мертвых для мертвых, чтобы спасти нас от тех, кто и не был живым никогда.
Грустный парадокс в том, что в нашем стоящем на мертвой воде мертвом городе самыми живыми оказались те, кто не рождался. В них больше жизни, чем в тех, кто с рождения мечтает о бесконечном посмертии, и платят жизнью за эту мечту. Мы долго платили проценты, но я вас прошу — не дайте забрать оставшийся долг. Ни тем, ни другим, потому что обе стороны мертвы, а кормить мертвое живым бесполезно, оно станет только мертвее. Думаете, так не бывает? Увы, боюсь, вы еще увидите то, что мертвее мертвого — и вам не понравится.
Простите за мой посмертный подарок, который воистину троянскому коню подобен. Во чреве его те, кто не был рожден, но может умереть. Теперь они ваши, а я последую за теми, кого сам провожал в этот путь».
Чертов пафосный дохлый ублюдок. Тоже мне великий писатель буквами посмертно. И что со всем этим делать?