— Антоха, тебя-то кой черт сюда принес?
— Жену ищу, — сказал я весело. — Не видал? Красивая такая. Со скрипочкой.
— А почему тут?
— Не знаю, — отмахнулся я беззаботно, — почти нашел, представляешь? И снова потерял. Шел-нашел-потерял. Шел-нашел-потерял…
В лицо мне как будто шарахнуло паровозным прожектором, но потом оказалось, что это просто фонарик в руках Петровича.
— Да у тебя зрачки шире глаз! — удивился он. — Чем ты так удолбался?
— Живой водой. Или мертвой. Я так и не понял. Веселый глинтвейн.
— Вот ты и хлебнул той жижи, за которую этот город получил свое название. И как тебе?
— Мне очень странно.
— Еще бы. У них тут мертвые от нее ходят, а ты ее пьешь.
— Куда они ходят? — засмеялся я. — Зачем им ходить, мертвым-то? Им же ничего не нужно. Они померли!
Мне было почему-то смешно от всего.
— А куда скажут, туда и ходят. Должен же кто-то землю копать? Вот им кровь спускают, а мертвую воду вместо нее закачивают. Такое местное вуду.
— Вуду пипл — мэджик пипл! — спел я ни с того ни с сего и сам себе удивился. Но не сильно.
— Типа того. Такое вот бессмертие олд-стайл. А ты еще Элину ругаешь.
— Сиськи у нее классные, — вздохнул я. — Но она сука.
— Никто не идеален. Но представь, что смерти больше нет? Разве это не стоит некоторого риска?
— Как по мне — черта с два. Мне насрать. Отдайте мне жену, и я свалю отсюда к хуям.
— Я не брал. Это тебе туда, — он махнул рукой в сторону выхода. — Если я правильно понял смысл этого перформанса, то они там сейчас на скрипочках наяривают, балия будят.
— А когда разбудят?
— Пойдут ему на завтрак, я думаю. И они, и много кто еще.
— И смысл?
— А он нас из города вышибет. Старые хозяева ревнивые, падлы.
— А как вас вышибешь? Вы же… — я помахал в воздухе бутылкой. — Везде!
— Эти могут, — сказал мрачно Петрович. — Раз — и как не бывало города Жижецка. Сожжен польско-литовскими отрядами во время походов Стефана Батория на Псковщину, например. И везде так написано. И всегда было написано, что самое интересное.
— Где-то я что-то такое уже слышал… — в голове было пусто и звонко, контексты не вспоминались. — А зачем это им?
— Не хотят они нового мира, хотят своего, старого.
— Так и черт бы с ними, чего вы к ним лезете-то? — я отхлебнул коньяка из горла и, спохватившись, предложил Петровичу.
— Хочешь выпить?
— Воздержусь, — помотал головой он, — а ты пей, пей. Может, вышибет клин клином. А то ты от мертвой воды совсем дурной. Нельзя к ним не лезть, Антох. Они как прореха в ткани. Вроде мелкие дырочки все эти Стрежевы, Жижецки да Аркаимы с Березуями. Вся эта «потаенная провинция». А не залатать вовремя — пойдет от них расползаться нестроение, потянутся разрывы да растяжения.
— А вы, значит, хотите весь мир оплести?
— Уже. Уже оплели, Антоха. Просто он это еще не заметил. Что ты там видишь?
Я перевел взгляд и увидел на кирпичной оштукатуренной поверхности захватившее часть стены и заложенный кирпичом проем детальное художественное граффити — большой женский глаз. Вырисована каждая ресничка и прожилка радужки.
— Пырится кто-то.
— Это не кто-то. Это мы.
Глаз закрылся и открылся, подмигнув. Надеюсь, это действие глинтвейна. Мне только гиф-анимации в граффити-глюках не хватало.
— Звучит пугающе, — сказал я, хотя страшно мне не стало. Мне вообще все было пофиг.
— Да черта с два. Думаешь, почему большой войны до сих пор нет? А, военкор, скажи?
— Хер ее знает, — признался я. — Который год ждем, что ракеты полетят, а они все никак.
— А они не могут, — хлопнул меня по плечу Петрович. — Мы не даем.