— Надо же, давно не видел детей на улицах. Кажется, это не одобряется ювеналкой? Беспризорность, пренебрежение контролем перемещений…
— У нас очень тихий и безопасный город, Антон.
— А как же Бабай? — не удержался я.
— Думаю, это скорее страшилка и часть городской мифологии. Вы же… дружите с Лайсой, да? Спросите у нее — у полиции нет ни одного тела. Да, люди пропадали, — поднял он руку с бокалом, предостерегая меня от возражений, — но, обратите внимание, только приезжие. А приезжие что? Как приехали, так и уехали…
Я мог бы поспорить — сам видел следы крови на полу, и в сумке у меня лежит планшет пропавшего человека, — но не стал. Попробовал коньяк — действительно, недурной.
— Так вот, Катя, — продолжил директор. — Девочка, конечно, глубоко травмирована разводом родителей и переездом в Жижецк. Ей было восемь лет, самый беззащитный возраст. Уже нет детской приспособляемости и еще нет подросткового отстраивания. Кроме того, у нее повышенная лабильность психики, она склонна накручивать себя до истерик. Ее брат, Виталик, повзрослее, он принял ситуацию более спокойно, увидел в ней положительные моменты, хорошо адаптировался, нашел себя в новых обстоятельствах. Играет в группе, неплохо учится, нормально коммуницирует со сверстниками, приемлемо социализирован — для современного подростка. А Катя, увы, замкнулась в себе и своих мрачных фантазиях. Девочка крайне невротизирована, боюсь, она иногда доводит себя до настоящих галлюцинаций. Однако все не настолько плохо, чтобы требовало медицинского вмешательства. Пубертат пройдет, психика стабилизируется…
— А кто это определил? Ну, необходимость вмешательства?
— У меня психологическое образование, — сказал директор, — я совмещаю здесь ставку психолога.
— Так можно? — удивился я. — Разве в этом нет конфликта интересов?
— Это не совсем правильно с точки зрения штатного расписания, — признал он, — но у нас кадровый дефицит. Вынужденная мера.
— Кроме того, разве вы можете работать как психолог с собственной падчерицей? Насколько мне известно…
— Да-да, формально вы правы, — перебил меня директор, — это действительно сомнительная практика. Однако сошлюсь, опять же, на вынужденность этих обстоятельств. В городе есть еще психологи, но они не особо стремятся работать с детдомом. Оплата крайне скудная, а дети проблемные — уже в силу своего статуса. К сожалению, все наше учреждение тащим мы с Тоней сами, своими силами. Не хотите, кстати, помочь? У нас очень не хватает воспитателей. Оклад, конечно, крайне скромный…
— Увы, у меня нет ни педагогического образования, ни воспитательских талантов. Я с одной-то дочерью еле управляюсь.
— Ну что же, не смею настаивать. Но хотя бы заходите к нам почаще, детям полезно видеть кого-то из доброжелательно настроенных взрослых, кроме меня и Антонины.
— Непременно, — согласился я, — Антонина уже подкупила меня своими оладушками, ради них я готов на все! Но, простите за вопрос, который вам, возможно, покажется глупым…
— Да-да, слушаю вас.
— Катя рассказывала о том, что здесь якобы пропадают дети.
— И кладовку, небось, показывала? — засмеялся директор.
— Да, — мне стало неловко, — показывала.
— Я, разумеется, в курсе ее фантазий. Она не идет со мной на контакт, увы. К сожалению, я для нее стал воплощением всего негативного, что случилось в ее жизни — развод, переезд, выпадение из привычного круга жизни. Отчасти это даже хорошо. С психологической точки зрения, иметь в окружении такое персонифицированное зло — это удобное замещение. Весь остальной мир на его фоне выглядит более приемлемым. Но конечно, создает неудобства. Тем не менее, я контролирую ситуацию и знаю о ее страхах. Она очень убедительно их транслирует, верно?
— Это так, — признал я.
— Вы, разумеется, понимаете, что ребенок не может пропасть, чтобы этого не заметил никто, кроме тринадцатилетней девочки? Тем более, несколько детей? Я не в восторге от зарегулированности современного мира, но не могу не признать, что учет и контроль в нем поставлены почти идеально. Вы можете ознакомиться со всеми документами детдома на сайте муниципалитета в разделе «Педагогическая и социальная деятельность». Там есть списки воспитанников.
— Да, я понимаю… — сказал я растерянно. Те же аргументы я сам только что приводил девочке, но почему-то она все равно меня почти убедила.
— А кладовка, — продолжил директор, — просто склад старого хлама. Это очень старое заведение, тут было призорное отделение еще до революции, потом детский дом при совнаркоме — и так далее. Разумеется, дети вырастали и уходили во взрослую жизнь. Имущества у детдомовских немного, но что-то все равно накапливается. Давно пора разобрать да выкинуть все лишнее, но как-то руки не доходят. Я развеял ваши подозрения, Антон? Вы больше не считаете, что мы с Антониной едим тут детишек на ужин?