Есть в археологии что-то для меня неприятное. Все это гробокопательство… Хотелось бы верить, что когда тебя зароют в землю, вся эта история, наконец, закончится. А не продолжится ощупыванием твоих костей какими-то посторонними людьми. Это, в конце концов, нарушение личных границ!
Мужики с лопатами ковыряются в земле. Не спеша, но методично и упорно, как экскаваторы. Вроде вот этих двоих я видел в магазинчике? Или не их? Они какие-то одинаковые все, серые, стертые, сгорбленные, с ничего не выражающими полусонными лицами. Алкашей что ли запойных наняли копать?
Вокруг вьется стайка подростков. Особей так на дюжину. Периодически они отталкивают безропотно уступающих им место мужиков, ныряют в раскоп, как грачи в борозду, выныривают с чем-то в клювиках. Рассматривают, передавая по кругу, молча и пристально, откидывают в сторону, ждут дальше, наблюдая за копачами. Это и есть их археологическое волонтерство? Выглядит забавненько.
Мы подошли поближе, на нас покосились без всякой радости. Неприязненно так посмотрели. Вблизи подростки оказались мокрые, чумазые и недовольные. Я бы, на месте их родителей, призадумался насчет пользы такого волонтерства для здоровья физического и душевого. Как минимум, они могут простудиться.
Заглянул в раскоп — и чуть не навернулся туда с перепугу. Вскрытая могила внизу сочится темной болотной водой, которую черпают, подавая наверх, ведрами два мужика. Два вскрытых гроба. Крышки откинуты, лежат рядом. Гробы залиты по самые края, как наполненные ванны, и в них плавают как будто оранжевые тонкие водоросли…
Я не сразу понял, что это волосы. Длинные рыжие волосы, под которыми просвечивают из-под черной поверхности белые страшные лица.
— Опа, свежие трупы! — удивился Иван. — Это удачно, что мы с полицией!
— Нет, — мрачно ответила Лайса, — им лет, может, сто, а то и тысяча. Торфяная вода — природный консервант.
На нас смотрели все мрачнее. Подростки отошли в сторонку, скучковались и теперь бросали на нас нехорошие взгляды исподлобья. А мужики-копачи окружили нас и переговаривались непонятно, но зловеще.
— Блазнит, из балагты прелагатаи озойливые?
— Завсе вожгаемся кажон выдень, грабаем вотще. А хитни матрошат!
— Отжить ба.
— Прикорнать свертней? Скрячить тулаем, потяти, да в коросту стерво, к сколиям…
Я ничего не понял, но интонации мне не понравились.
Мы отошли от раскопа, они неторопливо двинулись за нами, сжимая в корявых руках лопаты. Из могилы вылезли… Нет, слава небесам, не покойники, а те двое, с ведрами. Что-то мне все это не нравится. У Лайсы вроде был пистолет?
— Кою нуждой изглашились? — раздался недовольный тонкий голос сзади.
— Привет, Фигля, — сказал я девице. Оно же девица?
Рядом переминались с ноги на ногу ее клевреты — тонкий и толстый.
— Ты тоже тут? С ними?
Она посмотрела на меня неодобрительно.
— Ономо набдею за вами. Азовка так рекла.
— Ну, рекла так рекла, — не стал спорить я.
— Ристайте отсель, — велела Фигля.
— Вот еще! — возмутилась Лайса.
— Обинитесь. Не мудите. Пойдут сугонью покляпые, залазно закамшат вас та капно заяти, — пояснила девица. Я ни слова не понял, но догадался, что лучше бы нам покинуть это место, да побыстрее. А то будет плохо.
— Стланью через яругу по гребельке на полунощь. Дале ровно, — она махнула рукой в сторону. — Борзо!
Это я даже понял. Ну, насчет «борзо». Надеюсь, Лайса поняла остальное.
— И правда, пойдемте, — сказала полисвумен, — а то темнеет уже. Не стоит шастать по болотам ночью.
Она демонстративно не смотрела на мужиков с лопатами. И вовсе-то мы не испугались, кстати. Вообще ничуть. Да мы бы их, если что… Но вот эти рыжие волосы, плавающие в гробах, мне теперь, наверное, сниться будут.
Темнело как-то удивительно быстро. Мы, ковыляя и проваливаясь по колено на старой гати, сначала брели с фонариком, но потом дождь прекратился, тучи рассеялись, и над болотом взошла огромная сияющая луна.
— Черт, скоро полнолуние, оказывается, — странным тоном сказала Лайса. — Забываешь об этом с вечным дождем…