– А там что? – с туристическим азартом поинтересовалась я.
– После взрыва очень сильное радиационное облако прошло через этот лесок, и он за сутки пожелтел, хотя был май на дворе. Потом лес превратился в сухостой, но название так и осталось – Рыжий. Там теперь такое место… любопытное, – Шинкаренко помолчал, подбирая слова. – Ну, «водит», морочит… обманное место. И ощущения такие… Не объяснишь, надо самому побывать. Поедем?
– Поехали! – с готовностью согласились мы.
Рыжий лес
Мы оделись и вышли на улицу. Шурик, Салмыгин и Самотесов остались купаться: Рыжий лес они сто раз видели и ехать туда ночью не пожелали.
– А на чем поедем-то? – спохватился Витька. – У нас нет машины.
– Машины нет, – согласился Шинкаренко. – А во-он там, через улицу, у меня БРДМ припаркован, на нем и поедем.
Мы бодро прошагали до нужного места. БРДМ действительно стоял у обочины.
– Сверху, на броню садитесь! – велел Шинкаренко, – Внутри жарко.
С этими словами он ловко скользнул внутрь машины, которая через минуту заворчала, готовясь отправиться в путь. Мы уселись. Тронулись с места. Прокатили по городу, выехали к КПП.
– Куда путь держим? – флегматично поинтересовался все тот же дежурный солдатик у ворот.
– Твое какое дело? – жестко отозвался Шинкаренко. – Служи себе, солдат! Давай, открывай ворота! Чужие здесь не ходят, сам знаешь.
Солдатик молча открыл ворота и даже зачем-то честь отдал, втянувшись по стойке «Смирно».
– Вот-вот, молодец, – пробурчал Шинкаренко, снова залезая в кабину. – И молчи побольше, целее будешь.
– Есть молчать побольше! – гаркнул нам вслед солдатик.
– Круто тут у них, – поделилась я впечатлениями с Витькой.
– Зона, – пожал плечами приятель. – Свои законы. Нам не понять…
Рыжий лес оказался обыкновенным сухостоем. Но было в нем и необычное: невысокие мертвые деревья светились в темноте странным голубоватым светом.
– Слезайте, бойцы невидимого фронта, – позвал нас Шинкаренко из голубого сумрака. – Примем по сто грамм фронтовых.
Мы слезли на землю и покорно приняли протянутые стаканчики. Вероятно, здесь было принято регулярно принимать по сто «фронтовых» – чтобы не было муторно на душе. Во всяком случае, за первый день в Зоне мы уже выпили столько, сколько выпили бы за месяц на «чистой» земле. Правда, хмель здесь не брал, как-то выветривался сразу, голова оставалась совершенно ясной.
– Ну, здоровья для! – провозгласил Шинкаренко. – Чтоб радиация не брала. Кстати, дозиметры-то включите.
Мы включили дозиметры на поясе, и они дружно взвыли непрерывным, душераздирающим визгом.
– Прыгать? – неуверенно предположил Витька, помня инструкции.
– Че здесь прыгать-то? – флегматично возразил Шинкаренко. – Рыжий лес кругом. Все «грязно», не упрыгаешь. Страшно?
– Не очень, – покачал головой Витька.
– Ну и ладно, – кивнул наш проводник. – Тогда выключите их к едрене фене. Это я так – попугать хотел немного. Если бы струсили…
Что было бы, если бы мы струсили, он не договорил, а мы расспрашивать не стали.
– Ну, кто самый смелый? – спросил Шинкаренко. – Кто хочет пойти погулять по Рыжему лесу?
– Я пойду! – неожиданно для себя заявила я.
– Иди, – кивнул Володя. – Вот так все прямо иди, никуда не сворачивай.
– И что?
– А увидишь…
И я пошла.
Итак, вскоре после полуночи 26 апреля мощность реактора упала до 30 МВт.
При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада, в основном – йодом. Быстро восстановить параметры становится очень трудно, практически невозможно. Надо ждать примерно сутки, пока реактор «разотравится». Значит, эксперимент с выбегом ротора срывается. Это сразу поняли все атомные операторы, в том числе Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Понял и пришел в бешенство. «Японские караси! – хрипло кричал Дятлов на операторов. – Бездари! Срываете эксперимент!»
Топтунову было ясно, что подняться до прежнего уровня мощности ему вряд ли удастся. Нет, теоретически это можно было сделать, но тогда надо было резко уменьшить число погруженных в зону стержней. Это очень опасно. Для этого надо немедленно остановить реактор. И Топтунов твердо сказал: «Я „подниматься» не буду!» Это было решение, которое могло предотвратить Чернобыльскую катастрофу. Увы, оно осталось только словами, потому что тут же последовал резкий окрик Дятлова: «Брешешь, японский карась! Все сделаешь! А не будешь „подниматься», это сделает Трегуб!» Сдавший смену Трегуб находился рядом – остался понаблюдать за тем, как идут испытания. И Топтунов дрогнул. Потом, в припятской медсанчасти, перед отправкой в Москву, он рассказывал: «Я прикинул: оперативный запас реактивности двадцать восемь стержней… Чтобы компенсировать отравление, придется подвыдернуть еще пять – семь стержней из группы запаса… Очень опасно, но, может, проскочу…. Ослушаюсь – точно уволят!» Молод был Леонид Топтунов, 26 лет, не было у него опыта противостояния начальству…