Вера подняла на него повеселевшие и все-таки грустные глаза, негромко сказала:
— Во-первых, обещай, что всегда будешь меня встречать, как сейчас: ужасно приятно… А во-вторых, как бы ни было заманчиво то, о чем говоришь, ничего у нас не получится. Работаю я теперь операционной сестрой, времени остается только четыре часа в сутки, не более. Столовая, комната, где койки для персонала, — там же, при операционной. На дорогу к тебе — ехать через город — времени не останется. Сегодня тоже не отпускали, считай, что убежала от собственной совести, только бы повидать тебя…
Сергеев видел, как изменилась Вера. Бледное от недостатка дневного света и воздуха лицо, синева под глазами, во взгляде, застывшая предельная усталость, выражение надолго поселившегося страдания.
— Трудно тебе, — с участием сказал он.
— Не те слова. Всем трудно… Сейчас уже адаптировались и от усталости просто отупели. Хирурги, сестры все делают автоматически, будто в полусне. Это не операционная, а какой-то кровавый конвейер. Кромсать и штопать молодых, здоровых парней, от которых иной раз кладут на операционный стол лишь обрубки, ужаснее этого ничего быть не может… Я думала, не выдержу. Но вот держусь. Иной раз проклинаю себя, зачем стала медиком… Весь ужас войны — в госпиталях, медсанбатах. Это я теперь знаю точно. На фронте умирают сразу, на госпитальной койке — постепенно. Всю жизнь, сколько еще отпущено прожить, меня будет преследовать запах хлороформа, формалина, йода, гниющих бинтов. Иной раз думаешь: «Господи! Хоть бы послали на передовую!»
Сергеев не знал, что ответить Вере. Да и что ответишь, когда действительно, если везде трудно, то с теми, кто прошел через мясорубку войны, в тысячу раз труднее.
…Они вошли в помещение, заняли места в зале заседаний. Оперативку Воронин начал с информации о положении на фронтах. Еще проходя мимо утыканной флажками карты европейской части Союза, Сергеев и Вера отметили про себя, насколько осложнилась обстановка. Фашисты уже вступили в Прибалтику, в западные области Украины и Белоруссии, наши войска отошли от Государственной границы в среднем на пятьсот километров и продолжали отступать. Стратегическая инициатива принадлежала немцам. Каждый, кто останавливался здесь перед картой, со все нарастающей тревогой отмечал про себя, как стремительно продвигается враг на восток.
Свое выступление Воронин начал с информации о директиве, которую получили руководящие работники области. Оказывается, постановление ЦК «Об организации борьбы в тылу германских войск» касается не только прифронтовых областей, но и Сталинграда, и всего Поволжья. Следовало уже сейчас подумать, кто возглавит в случае необходимости подпольные партийные комитеты здесь, на сталинградской земле.
— Решением обкома партии, областного Совета депутатов создан корпус народного ополчения, командиром которого назначен председатель облисполкома И. Ф. Зименков, комиссаром — секретарь обкома партии М. И. Водолагин. В корпус вошли две дивизии, стрелковая и кавалерийская, танковая бригада, два отдельных стрелковых полка, Астраханский и Камышинский, батальон связи и медсанбат. Созданы станичные отряды на Дону, Хопре и Медведице. В Астрахани организован комсомольский батальон из тысячи двухсот бойцов, создаются десятки групп самозащиты, противовоздушной и противохимической обороны. В Сталинграде и области, — продолжал Воронин, — намечено в течение августа и сентября подготовить шесть тысяч инструкторов ПВХО[5], девятнадцать тысяч начальников групп самозащиты, четыре тысячи командиров санитарных звеньев, десятки тысяч рядового состава для групп самозащиты жилых домов… Задачи нашего управления известны. Это прежде всего выявление и ликвидация вражеских лазутчиков и парашютистов, диверсантов и сеятелей провокационных слухов, стремящихся дезорганизовать работу нашего тыла. Фашистские агенты распространяют всякие небылицы, сочиняют самые чудовищные нелепицы… Вот вам свежий пример. На швейной фабрике имени 8 Марта, где работают преимущественно женщины, кто-то «по большому секрету» сообщил, что всех детей, начиная с двенадцатилетнего возраста, будут насильно отбирать у родителей и отправлять в неизвестном направлении. Партийному и комсомольскому активу фабрики стоило немалого труда успокоить женщин…
Все больше разведчиков и диверсантов враг забрасывает к нам, казалось бы, в глубокий тыл. Гитлеровская разведка стремится любой ценой получить точную информацию о советских войсках и работе нашей промышленности, транспорта, а также путем диверсий, саботажа, террора и пораженческой агитации подорвать боеспособность Красной Армии, деморализовать тыл… Глеб Андреевич, — обратился Воронин к Сергееву, — доложите совещанию вчерашний случай.
Сергеев коротко рассказал о задержании диверсанта у Гриценко, в соседней квартире.
— Этот «лейтенант», — прокомментировал Воронин его сообщение, — как показало расследование, был заброшен к нам для подкупа неустойчивых элементов, организации диверсий. За последние три недели, — продолжал он, — через городской эвакопункт проследовало более ста двадцати эшелонов с эвакуированными из западных областей. Уже через неделю со дня начала войны в Сталинград стали прибывать с фронта санитарные поезда. Сейчас, спустя всего полтора месяца, в городе заняты госпиталями все пригодные для этой цели здания, где размещались школы, те или иные учреждения… Мы видим на живых примерах, как стремятся воспользоваться таким наплывом к нам обездоленных войной людей наши враги, которые в больших количествах забрасывают к нам разного рода разведчиков и диверсантов. Намного больше появилось в городе и области уголовников, любителей легкой наживы, воров и мародеров, матерых бандитов. Все это обязывает нас удвоить и утроить усилия по выявлению и ликвидации всех вражеских элементов.
Закончив общий обзор событий, Воронин начал ставить задачи перед службами управления, в том числе перед уголовным розыском. Об отправке на фронт нечего было и помышлять: события стали разворачиваться с такой быстротой, а дел навалилось столько, что об уходе в армию не говорили.
После совещания Сергеев проводил Веру в ее госпиталь, а сам, получив «добро» Комова, выехал в хутор Новониколаевский. Опросив там местных жителей, разговаривал и с Евдокией Гриценко, уже прибывшей домой, — никто ничего толком ему не сообщил.
Хутор как хутор, в мирное время позавидуешь: вокруг ерики, озера, бочаги — золотые места для охоты и рыбалки. В военное время — дело другое: хутор на отшибе, не так далеко проходят транспортные магистрали — шоссейная и железная дороги.
Интуитивно Сергеев чувствовал, что именно здесь, в районе Новониколаевского, может быть неладно: уж больно удобное место для волчьего логова! В стороне и глухо… Из головы не выходило, что неподалеку от хутора была ограблена машина и найден труп сержанта-водителя с проломленным виском. «Тихое место» хутор Новониколаевский, а только собралась выехать к сестре Зинаида Ивановна Гриценко, да что-то не поехала. Может быть, как раз потому, что бандиты добрались и до глубинки, а она об этом узнала? Она бы не стала молчать, если ей что известно, а вот сестра ее, Евдокия, да и другие хуторяне все отнекиваются: «Не знаем, не видали». Очень может быть, что не пришлые, а свои, местные, решились на лихой промысел, а своих обычно боятся выдавать и помалкивают…
Уезжал Сергеев с хутора неудовлетворенным, с чувством, что его обвели вокруг пальца намеренным умолчанием. Но и повальный обыск по всем домам не устроишь: не сговорились же местные молчать! Может быть, и правда, никто ничего не видел?
Наказав начальнику райотдела демобилизованному по ранению фронтовику — молодому, энергичному, но с рукой на перевязи парню по имени и фамилии Миша Ушков — почаще беспокоить сообщениями и «глядеть в оба», Сергеев вернулся в Сталинград.
Глава 7
ВРАГ ПОДСТУПАЕТ К ГОРОДУ
Прошел август, за ним сентябрь, наступила первая половина октября.
Останавливаясь каждое утро в вестибюле управления перед картой европейской части Союза, Сергеев чувствовал, как озноб проходит по спине от одного сознания, что так стремительно враг подошел к сердцу страны. Колоколом громкого боя время теперь отсчитывало самые тревожные дни и часы. Сергееву еще в июле стало известно решение Ставки о развертывании Можайской линии обороны, и вот уже приказ ГКО о переводе Москвы на осадное положение. В начале октября немцы приступили к осуществлению операции «Тайфун». Они уже назначили день, когда падет столица. Для этого, с их точки зрения, было достаточно предпосылок.