Сергеев спросил:
— Что нового?
— Отправил своих теплоходом по Волге, — ответил Комов. — Жена не хотела уезжать, насилу уговорил. Кстати, напрасно твоя сестра отказалась ехать.
— Не раз говорил ей. Отвечает, не хочет меня одного оставлять, — сказал Сергеев. — Работает, как и мы, с утра до ночи, помогает с эвакуацией на переправе.
— Не будь у меня малых ребят, я бы тоже оставил в городе жену, — признался Комов. — Да уж больно опасно стало у нас.
Сергеев видел, что Павел Петрович все еще под впечатлением расставания с близкими.
На пристань они едва не опоздали; когда туда прибыли, погрузка на теплоход заканчивалась: уже перенесли всех тяжелораненых, палубы заполняли эвакуированные — яблоку негде было упасть.
Детей и жену Комова, Антонину, поместить в каюту не удалось, плыть им предстояло до Куйбышева, а это значило — ночевать придется под открытым небом. Но что делать? Оставаться в Сталинграде нельзя, плыть надо…
— Капитан сказал, — пояснил Комов, — на борту без малого семьсот человек, теплоход перегружен. Только бы до Камышина проскочить, а там уже будет не так опасно… Тоня тут опять за свое: «Может быть, лучше было в Ленинск? Были бы поближе к тебе…» А далеко ли от Сталинграда до Ленинска? В Куйбышеве мать, она и за ребятами присмотрит… Когда поцеловал на прощанье жену и детей, было такое чувство, что больше не увидимся…
— Зря говоришь, Павел Петрович, — возразил Сергеев. — На тебя не похоже…
Сам подумал: кто знает, сколько еще продлится война? Придется ли ему самому увидеть мать и сестру Клавдию? Что ждет его самого, Олю и Веру в осажденном городе?..
О том, что произошло с теплоходом «Иосиф Сталин», Сергеев узнал позже из рассказов немногих оставшихся в живых очевидцев.
В этот роковой день, двадцать третьего августа, немцы прорвали нашу оборону и вышли к правому берегу в районе поселка Рынок. Теплоход с эвакуированными держался ближе к левому берегу. На палубе большими полотнищами кумача был выложен красный крест. Белые флаги с красными крестами развевались на мачте и на корме корабля. Но и капитан, и пассажиры с опаской поглядывали на небо: не появятся ли фашистские самолеты? Вдруг с палубы раздался крик:
— Немцы на берегу!
В ту же минуту прогремел орудийный выстрел, над теплоходом со свистом пронесся снаряд, второй снаряд разорвался на корме «Иосифа Сталина», третий снес капитанский мостик.
Вспыхнул пожар. Над Волгой понеслись крики о помощи. Началась паника.
Тот, кто все это пережил, позже с трудом мог рассказать о виденном. Раненые, волоча размотавшиеся бинты, ползли и ковыляли к борту. Плач, крики, вопли покрывали грохот разрывов. Немцы беглым огнем из нескольких орудий расстреливали в упор беззащитный теплоход.
Тоня Комова, прижав к себе старших девочку и мальчика, не двигалась с места: то, что происходило на палубе, парализовало ее. Оглянувшись, стала звать младшую, Женю, сидевшую у борта с соседкой по дому Ларисой Ткачук.
Из горящей каюты выбежал пылающий, как факел, человек, бросился за борт. Все, кто был у борта, посыпались в воду вслед за ним. Хладнокровно, как по мишеням в тире, немцы вели по ним огонь из пулеметов. Волга обагрилась кровью.
Обо всем этом ужасе Сергееву рассказала много позже Лариса — одна из немногих спасшихся женщин. При первых же выстрелах она увидела растерзанные взрывом снаряда тела старших детей Комова и его жены Тони, не раздумывая схватила младшую, Женю, и вместе с нею бросилась за борт.
В довершение всего появились «мессершмитты» и на бреющем полете стали добивать из пулеметов плывущих к берегу раненых, женщин и детей…
Только чудом оставшись в живых, Лариса с Женей кружным путем добралась до Ленинска, где жили ее родственники, поведала в районном отделении милиции о варварском расстреле немцами санитарного теплохода, попросила оставить пока девочку у нее: после двадцать третьего августа никто не мог бы сказать, остался ли в Сталинграде в живых каждый второй человек. Много позже Сергеев узнал от самого Комова, как тот нашел свою дочку.
Расстрел фашистами теплохода с эвакуированными и ранеными был лишь одной из трагедий, обрушившихся на город в эти сутки. В те минуты, когда Комов и Сергеев выходили из управления, Комов еще не знал о гибели жены и старших детей.
Едва они вышли на улицу, со всех сторон понеслись сигналы воздушной тревоги. Тяжкий, прерывистый гул все усиливался, давил на уши: на этот раз «юнкерсы» шли не звеньями и не группами, а сплошной массой, закрывая все небо. Их было так много, что казалось, померкло солнце.
Наши истребители завязали бои с «мессерами» прикрытия, захлопали зенитки, но слишком неравны были силы. Фашистские самолеты вал за валом с воем входили в пике, бомбили непрерывно. Город окутался дымом пожарищ, свинцовой мглой, освещаемой зловещими всплесками пламени. Горели дома, горели деревья, горело все, что только могло гореть, разрывы бомб слились в сплошной вибрирующий гул.
Застигнутые бомбежкой посреди улицы, Сергеев и Комов увидели, как над домом, в каких-нибудь ста метрах впереди, поднялась крыша и разлетелась на части. Стоявший рядом с этим домом двухэтажный особняк осел и скрылся в тучах пыли. Над мостовой взлетел огненно-черный фонтан разрыва, дым и газы наполнили улицу, вихрь огня взвился кверху, набрасываясь на соседние и без того горевшие здания.
Все, что видели в этом кромешном аду Сергеев и Комов, воспринимали словно нереальное, потустороннее, огненный разгул дробился на короткие сцены, выхваченные из дыма и пламени, связанные между собой лишь ощущением смертельного ужаса и сознанием жестокой необходимости пересиливать этот ужас, чего бы это ни стоило, сопротивляться, действовать…
Сергеев увидел, как какой-то старик спрятался за нагруженную тележку и остался там лежать, закрыв руками голову, рассеченную осколком. Девочка лет пяти стояла посередине улицы, прижимая руки к груди, и что-то кричала, но слов не было слышно. Из окон ближайшего дома стали вырываться языки пламени, клубы дыма заволокли улицу. В сотне метров от Сергеева на проезжую часть выбежала женщина с узлом за плечами, раздался свист бомбы, ахнул взрыв, и на том месте, где только что была женщина, задымилась свежая воронка, да в проеме окна повис на осколке стекла кусок окровавленного платья. Дым развеялся, и Сергеев увидел, что посередине улицы все еще стоит девочка с прижатыми к груди руками, от страха не в силах сдвинуться с места. Она была жива и невредима. Сергеев подбежал к ней, схватил на руки, тут же вернулся, передал девочку белой от испуга старухе, показавшейся в открытом окне подвала. Он не знал, куда подевался Комов, в это время раздался крик: «Помогите!» К Сергееву подбежали две женщины, с плачем указывая на горящий дом. Сергеев побежал за ними, на лестничной клетке всех остановил едкий дым. Задыхаясь и кашляя, взбежали на третий этаж, с трудом открыли дверь, подпертую изнутри упавшей вешалкой. В задымленном коридоре Сергеев увидел на полу старуху, прижавшую к себе ребенка. В комнате полыхал огонь. Вынесли обеих на лестничную площадку, затем вниз, в подъезд… Улица встретила их все тем же грохотом разрывов, воем и свистом бомб, криками о помощи.
«Где Ольга? Что дома? Да и есть ли дом?» — неотступно билась тревожная мысль.
У подъезда наконец-то увидел Комова. Тот, хромая, выводил из подвала какого-то старика.
— Ранен? Давай перевяжу…
— Не до этого. Пошли на переправу. Там труднее…
Немцы продолжали методично уничтожать город. На мостовой лежали убитые, валялись опрокинутые тележки, узлы с бельем. Стонали раненые. Ветер гнал между руинами клочья окровавленного тряпья. Город окутался дымом пожаров, свинцовой мглой. Разрывы бомб, освещая эту мглу багровыми отсветами зарева, слились в сплошной гул. Горели здания, деревья, пристани, вихри огня вздымались кверху, стелились по земле, набрасывались на раскаленные улицы. Люди, прятавшиеся в подвалах, гибли под развалинами…