— Как себя чувствуешь? Не рано ли выписался на работу?
— В самый раз, — ответил Сергеев. — И чувствую, и выписался нормально.
— А что с нашим Павлом Петровичем? — тоже в виде вступления к основной теме спросил Бирюков.
— Тяжел Павел Петрович… Врачи пока никаких гарантий не дают. Говорят, все будет зависеть от него самого, от сопротивляемости организма.
— Какая может быть сопротивляемость, когда семью потерял!
— Он и на передовой не берегся, как будто нарочно смерти искал. Да и держит его в жизни одна лишь пятилетняя дочка — Птаха.
Сергеев ждал, что еще скажет Бирюков, понимая, что не только из-за справки о здоровье Павла Петровича вызвал его к себе начальник.
— Телега на тебя, Глеб Андреевич, — без перехода, все тем же безразличным тоном сообщил тот. — Поступила из СМЕРШа — старого твоего знакомого капитана Мещерякова.
— С этим товарищем я уже общался, — заметил Сергеев. — Впервые на станции, когда прибыл эшелон с металлоломом и часовым Черемных, да еще когда ловили дезертиров и упустили Гайворонского. Накануне бомбежки двадцать третьего августа…
— Хочешь сказать, как только упустили Гайворонского, так и началась массированная бомбежка города?
— Не совсем так, но какая-то роль отводилась и ему, хотя бы сигналить ракетами о наиболее важных объектах, таких, как банк. Так что Гайворонский знал, где и зачем приземлиться…
— «Телега» по другому поводу, — сказал Бирюков. — Прислали ее к нам в управление на имя Воронина. Александр Иванович поручил разобраться во всем этом деле мне.
— Как моему начальнику, — чувствуя холодок обиды на какую-то «телегу», уточнил Сергеев.
— Естественно, — нейтральным голосом подтвердил Бирюков. Казался он не столько раздосадованным, сколько озадаченным: СМЕРШ в военное время не шутит, в мирное — тоже.
Сергеев отметил про себя, что вид у его непосредственного начальника, как говорится, на пределе.
Николай Васильевич тяжело пережил гибель Куренцова, тех сотрудников управления, кто оказался в здании в первые минуты и часы бомбежки в роковой августовский день. Ранение Комова и свалившиеся в отсутствие начальника уголовного розыска на Бирюкова десятки дел, двойные и тройные перегрузки, критическое положение на фронте — все это и без «телеги», поступившей от капитана Мещерякова, давило тяжким грузом, с которым все равно надо справляться, а тут еще какие-то сюрпризы…
Бирюков развернул обложку обыкновенной школьной тетради, на которой внутри были наклеены мучным клейстером — что Сергеев сразу же определил по виду и запаху потеков — вырезанные из газетного текста слова и буквы, причем не прямыми, а кривыми ножницами, показал это «произведение искусства» Сергееву. Подписи внизу не было, значилось только слово: «Патриот».
— Это же анонимка, — сказал Сергеев.
— Однако анонимщик пишет с именами и фактами, знает многое и бьет не в бровь, а в глаз.
— Только метод заимствован из приключенческих книжек, — сказал Сергеев, сам подумал: «Какие же серьезные причины заставили автора послать сей документ в уголовный розыск и таким образом подставиться под наш поиск?»
— Кажется, у Джека Лондона или у Конан Дойла есть рассказ, — заметил он, — где текст письма вырезан по буквам кривыми ножницами из газет, чтобы не узнали почерк. Найти бы эти ножницы.
— Сначала прочитай, потом ищи, — уже недовольным тоном сказал Бирюков. — Не вышло бы нам боком это «приключение».
Начиналось письмо призывом: «Смерть немецким оккупантам!» Далее по буквам и отдельными словами без знаков препинания было выклеено: «…ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК СМЕРШ ВОЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК РЫНДИН НИКОЛАЙ ПИЛ ПАРОХОД АСТРАХАНЬ НЕМЕЦКИЙ ШПИОН ПОЛУЧИЛ ЗАДАНИЕ ВЗОРВАТЬ ПАРТИЯ БОЛЬШЕВИКОВ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ХОДИТ НА СВОБОДЕ ДРУГ МЕНТ СЕРГЕЕВ ОТПУСТИЛИ ДЕЗЕРТИР ПАРАШЮТ ШПИОН ОБА СУКИ ПРОШУ ПРОВЕРИТЬ». Подпись, как уже имел удовольствие уточнить Сергеев, — «Патриот». Внизу для убедительности еще раз выклеено: «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!»
— Послушайте, Николай Васильевич, — с удивлением отметил Сергеев. — А этот аноним не так уж мало знает! И то, что в армейской операции по вылавливанию дезертиров участвовал Николай Рындин, и что в том районе опустились диверсанты-парашютисты, и что ушел Гайворонский… Откуда такая информация? Будто сидел в той самой балке, где спрятали парашюты, и за всем спокойно наблюдал?
— Насчет «спокойно наблюдав» — едва ли, — ответил Бирюков. — Батальон майора Джегурды прочесал тогда не только балки, но и все кюветы, не говоря о перелесках и буераках, а вот информация у автора этого документа действительно обширная и довольно точная, в чем следует разобраться. Кстати, и в том, нет ли связи между встречей твоего Рындина с одним шпионом на теплоходе, идущем в Астрахань, и исчезновением шпиона-парашютиста, вырвавшегося из района, блокированного целым батальоном красноармейцев? По-моему, именно этот вопрос больше всего интересует капитана Мещерякова.
— Но ведь допросы Рындина запротоколированы, начальники наши в курсе, дело завизировано, в степи, когда прочесывали район, Рындин не отходил от своего ротного — лейтенанта Скорина. Следы мотоцикла, на котором скрылся Гайворонский, лицезрел лично капитан Мещеряков. Все выходило вон на какие верха! Занимались всем этим и сам первый секретарь обкома Чуянов, и наш Александр Иванович Воронин.
— В том-то и дело, — возразил Бирюков, — что визит немецкого дипломата-шпиона выходил на самые верха, не только наши, а твой Колька Рындин во всей этой истории путался под ногами. К тому же понесла его нелегкая встречаться с тобой, когда узнал, что «диверсантами-патриотами» от нашего ведомства занимаешься именно ты. Можешь гарантировать, что он не выполнял задания содействовать Гайворонскому? Не можешь? Вот и я не могу. И попробуй докажи, что это не произошло!..
— Но ведь лейтенант Скорин и майор Джегурда могут подтвердить, Рындин от них не отлучался ни на минуту.
А они оба, что, дипломатически неприкосновенные персоны? Не подлежат проверке?
— Действительно… Ну и что мне с этим документом делать? — спросил Сергеев. — Объяснительную писать или подавать в отставку?
— Прежде всего не горячись. Объяснение само собой, напишешь прямо сейчас. Причем коротко и ясно — учить тебя не надо. Первый экземпляр Мещерякову, копию — начальнику управления — сдашь мне. Давно известно, что любой документ, какой бы он ни был, обязательно рождает другой документ.
— Вот-вот, война идет, а мы тонем в бумагах.
Бирюков недовольно поморщился.
— Еще раз прошу, — сказал он, — отнесись к этому делу серьезно и ответственно, без обиды и строптивости. Бери из архива дело Рындина, читай внимательно, а как только напишешь объяснение, поезжай к Мещерякову, — Бирюков назвал адрес, — в восемнадцать тридцать он тебя ждет.
Сергеев все еще не мог согласиться с нелепым обвинением, хотя понимал, что ситуация создалась серьезная.
— С особым отделом не торгуются и в пререкания не вступают, — зная, о чем он думает, сказал Бирюков. — Ответственности у них побольше, чем у нас с тобой, беспокоить по пустякам не будут. То, что тебе кажется абсурдным, все равно требует проверки. Так что готовься, как на госэкзамены, забирай письмо, документы и отправляйся.
— Есть, отправляться, — официально ответил Сергеев. — Найти бы этого «патриота».
— Вот и займись на досуге. Давно пора. Так что желаю удачи.
Это был прямой упрек Сергееву, причем справедливый. Крыть, как говорится, нечем. Опасные враги оставались на свободе да еще пытались облить помоями уголовный розыск.
Но кого же так прижали обстоятельства, что решился прибегнуть к столь оригинальной форме эпистолярного жанра? Послать такую анонимку только дурак догадается. Должен же понимать «патриот», что имеет дело с профессионалами: по этой бумажке с наклеенными полосками из газет эксперты рано или поздно доберутся и до автора?..
Прежде чем писать объяснительную записку, Сергеев мысленно проверил себя, может ли он поручиться, что Николай Рындин, в которого вложил столько доброго, не завербован германской разведкой? Оказывается, не может. Те, настоящие, шпионы, которых ему, Сергееву, уже доводилось ловить, внешне ничем не отличались от обычных советских людей. И лейтенант с пачками сторублевок, задержанный у соседки по дому Зинаиды Ивановны, и Гайворонский — командир диверсионной группы, сброшенный с парашютом, прибывший сюда прямо из гитлеровской разведшколы в форме лейтенанта Красной Армии, и тем более члены его группы, добровольно сдавшиеся председателю ближайшего колхоза, — Галя Верболес, ее напарники — Иванов и тот Петро, которого брали в степь показать место приземления, — все это обычные люди, внешне неприметные. Колька Рындин тоже выглядит обыкновенно и поведением своим не вызывает никаких подозрений, на передовой даже геройство проявил. И все же…