— За измену Родине в штрафбат или в лагеря не посылают — ставят к стенке, — сказал Мещеряков.
— Возможно, анонимщик переборщил в обвинениях для убедительности, но, если это Боров, нетрудно догадаться, кто его заставил отправить послание. Информацию о парашютистах и о вылавливании дезертиров Саломаха мог получить от самого Гайворонского, а задание в лагерь Борову Саломаха мог передать через своих «шестерок».
Сергеев подумал, что надо бы как-то успокоить Машу, чтобы не волновалась о Николае, но тут же решил, такой поступок Бирюков с Мещеряковым могут расценить превратно, как попытку подготовить подтверждение своей версии. К тому же Маша не должна знать о роли, какая отводилась в операции «Гайворонский» Николаю. Об этой роли он и сам только лишь догадывался.
Едва он так подумал, вошла Маша, увидев сразу трех начальников, остановилась у порога.
— Подойдите, пожалуйста, — пригласил ее Бирюков. — Что вы можете сказать об этих ножницах?
Маша подошла к столу, растерянно оглянулась на Бирюкова и Сергеева:
— Сонины… Сони Харламовой ножницы… Из нашей парикмахерской. Откуда они у вас?
— Да вот нашли… Не можете вспомнить, когда они у вас пропали?
— Конечно, помню. В тот день, когда мы с Соней пошли в военкомат, а за мной приезжали на машине, вроде от отца из эшелона — тот белобрысый Боров. Он и украл!
— А зачем? Только потому, что плохо лежали?
— Я уж и не знаю зачем. Может, подарить своей подружке? Но больше некому. У нас в парикмахерской никогда ничего не пропадало, особенно инструменты. Сначала мы на Борова и не подумали: зачем мужику маникюрные ножницы, а потом поняли — точно он… Мне можно их взять? Сейчас такие нигде не достанешь. Тем более что они Сонины.
— Немного позже возьмете, — ответил Бирюков, — как только закончим следствие. Спасибо. То, что вы узнали ножницы, очень важно.
— Спасибо и вам. У меня теперь это — единственная память о подруге.
Маша умоляюще смотрела на Сергеева, и он понимал, что спросить ей хотелось совсем о другом! «Что с Николаем? Какая связь между Боровом, ножницами и вызовом Кольки в СМЕРШ? Чего ждать после этого разговора?»
Ни на один из этих Машиных вопросов Сергеев не мог ответить, не имел права, тем более что Мещеряков его предупредил: «Преступление и наказание» Рындина должно выглядеть естественно и ни одному человеку нельзя даже догадываться об истинной роли, какая отводится Николаю.
— Я могу идти? — спросила Маша, все еще с надеждой поглядывая на Сергеева.
— Да, конечно, — ответил Бирюков. — Вы нам очень помогли, а ножницы, надеюсь, мы вам скоро вернем.
И тут Сергеев сделал то, что по всем законам субординации и служебной этики не должен был делать.
— Задержись возле дежурного, — сказал он Маше. — Там есть стул, посиди минутку.
Маша вышла. Бирюков и капитан смотрели на Сергеева, ожидая разъяснений.
— Еще один непредвиденный вариант? — спросил Мещеряков.
— Что имеешь в виду? — настороженно спросил и Бирюков.
— Вера обнаружила на переправе санитара-симулянта по фамилии Ященко — с искусственной трофической язвой на голени, — ответил Сергеев. — Как она сказала, случай типичный для уголовников. Прошу разрешения для того, чтобы опознать, кто такой Ященко, послать к переправе Рындина, забинтовав ему предварительно голову и лицо.
— И чтобы бинтовала Рындина сейчас здесь Гринько? — уточнил Мещеряков.
— Да. У нее и санитарная сумка, как всегда, с собой.
— А вы понимаете, что по всем нашим канонам это равносильно провалу операции «Гайворонский»? — спросил Мещеряков.
— По нашим канонам — возможно, по общечеловеческим — как раз наоборот, — возразил Сергеев. — Во-первых, то, что Рындин включен в операцию «Гайворонский», сам он никогда не узнает. Его роль, как я понял, войти в контакт с Боровом и внушить тому информацию, которая заставила бы действовать пособников Гайворонского. Так, если не ошибаюсь?
— Вы правильно поняли задачу Рындина, — тем же официальным тоном сказал Мещеряков.
— А это для Рындина все равно что с голыми руками идти на нож…
— Возможно, — не стал спорить Мещеряков. — Военные действия, тем более такие, как выявление опасного квалифицированного диверсанта, без потерь не бывают.
— Никто из нас не застрахован выйти сейчас из штольни и получить пулю или осколок, — сказал Сергеев. — Дело не в потерях. Речь идет о том, чтобы и такой, как Рындин, выдержал бы испытание, какое мы на него взвалим, и не угробил бы дело. У каждого свои возможности, свой потолок. Он может импульсивно бросить гранаты в немецкий минометный расчет, может проникнуть в боевые порядки к фрицам и взять «языка», обмануть своим баварским произношением и притащить с разведчиками гитлеровского офицера. Но это тоже не больше нем импульс — кратковременная вспышка энергии, щекотание нервов сознанием собственной лихости, такое же самоутверждение, по его понятиям, как и в момент проникновения в чужую квартиру через форточку… Только сила духа Рындина не в нем самом, а вот в этой худенькой и не очень приметной Маше, которая, кстати, ждет сейчас решения судьбы своего Николая у тумбочки дежурного. Это она может сутками работать под обстрелами и бомбежкой, перевязывать и таскать раненых, пренебрегая смертельной опасностью, идти на передовую в боевые порядки автороты через овраг Царицы, а потом еще и в подвалы универмага, когда немцы вот-вот займут и вокзал, и площадь, и универмаг, это она может сутками не есть, не спать, потому что считает такую жизнь и такую работу нормой. Ради своей Маши Рындин пойдет на смертельно опасное задание, ради себя, и тем более ради нас с вами, — не пойдет и толку от него не будет. Самая большая для него ценность в жизни — уважение и вера в него Маши Гринько.
— Постой-постой, что-то ты уж больно горячо заговорил, — остановил его Бирюков, но спросил не о Николае Рындине и не о Маше. — Как там получилось с этим симулянтом Ященко? Когда его усекла Голубева?
— Только сегодня. Раньше его перевязывали другие сестры, не заканчивавшие школу экспертов-криминалистов.
— Так… В этом, по-моему, что-то есть. Как думаешь, капитан?
— Если у Ященко повадки уголовника, то это, скорее, по вашей линии, — ответил капитан. — Хотя попробуй разделись: «ваши» уголовники встречают «наших» диверсантов, а «наши» диверсанты стреляют не только в кассиров банка, но и в «ваших» уголовников.
— Вот именно, — подтвердил Бирюков. — Опознать Ященко надо немедленно: возможно, за эту ниточку что-то и вытянем… И насчет Маши Гринько — возлюбленной Рындина — Сергеев, пожалуй, прав. Она только и поймет, что ее любимый не под ударом, а выполняет какое-то задание. Зато у него будет гора с плеч, и он сделает то, что мы ему скажем… Готовить-то Рындина Глебу Андреевичу, вот он и хлопочет о козырях.
— Товарищ комиссар третьего ранга! — с сердцем воскликнул Мещеряков. — Я тоже человек и тоже понимаю все человеческие аргументы. Но вам ли напоминать об ответственности, какая лежит на всех нас! Да в конце концов, существует строжайшая инструкция, и все мы ходим не только под богом, но и под своим непосредственным начальством!..
— А вот мы сейчас эту инструкцию во благо и употребим, — сказал Бирюков. — Все трое пойдем вместе к Маше Гринько перевязывать Рындина и проконтролируем, чтобы между ними не было сказано ни единого слова. Как себя вести во время перевязки, Маше объяснит Глеб Андреевич.
— Хорошо. Может быть, вы и правы, — поколебавшись, согласился капитан. — Раз уж вы всю ответственность берете на себя.
— Тогда пошли, — скомандовал Бирюков. — Где у нас Рындин?
— Здесь же в КПЗ, в каморке рядом с постом дежурного.
Увидев снова вместе всех троих начальников, которые вызвали ее из-за ножниц Сони Харламовой, Гринько поднялась со стула и с недоумением посмотрела на Сергеева, как на самого знакомого.
— Вот что, Маша, — сказал тот. — Сейчас ты забинтуешь голову и лицо — только глаза оставишь — одному человеку, который жив-здоров и, слава богу, не ранен, и тут же забудешь, что видела его. Если об этой встрече кому-нибудь расскажешь, можешь погубить и его, и себя. Кстати, и то дело, которое мы ему поручаем. Бинтовать будешь молча…