– Откуда ты знаешь, что именно Секацкого?
– Смотри.
Катька повернула шагомер, и я увидел.
П.Ф.С. Гравировка на дне.
Пётр Фомич Секацкий.
– И что это даёт? – поинтересовался я.
– Многое даёт. Секацкий был пунктуальным человеком, в каждом своём путешествии он вёл дневник. И отмечал, сколько шагов он прошёл. Вот погляди, на циферблате отмечено девятнадцать тысяч шагов. Значит, он прошёл десять километров. Если учесть, что расстояния принято измерять от почтового отделения…
– А может, наоборот? – предположил я. – Может, это не от почтового отделения, а от какой-нибудь одному ему известной метки? От какого-нибудь камня. Или дома. Или даже от дерева. Так что твои девятнадцать тысяч шагов ничего не значат. На сто процентов не значат. И нечего в лупу глядеть.
– Почему это не значат? – Катька отложила лупу.
– Рассуди здраво. Десять километров – это не расстояние. В радиусе десяти километров тут по двадцать раз всё обыскали. Так что он наверняка отмечал шаги от какой-то только ему известной метки.
Катька задумалась. Я огляделся. Упырь куда-то запропастился, не видно его, может, в бочку какую залез. Хорошо.
– Возможно, ты и прав, – сказала она. – Возможно…
Она захлопнула альбом, взяла под мышку шагомер, проследовала к спрятанному за печкой сейфу и спрятала в нём всё добро. Ключ повесила на шею. Пахло сушёным лосем, пахло веками.
– Ты же не ищешь метеорит, – напомнил я.
– Разумеется, – Родионова вернулась в кресло. – Я не маюсь дурью. Однако мне дорога истина. Николай Иванович планирует скоро небольшую экспедицию – чтобы раз и навсегда решить метеоритный вопрос. У нас будут спецназовские миноискатели. А потом, в августе…
– Где ты, интересно, возьмёшь спецназовские миноискатели? – спросил я.
– Николай Иванович возьмёт, – ответила Катька. – И аэрофотосъёмочные карты. Так что мы раз и навсегда…
– Ладно, – мне надоел весь этот разговор, – раз и навсегда значит раз и навсегда. Ты что-то там насчёт работы говорила?
– Ну да, говорила. На подсеку пойдёшь? Отец тебя может к Синицыну устроить, ему ребята нужны. Работа плёвая – кусты от дороги относить. Мужики, значит, пилят…
– А я отвожу, – закончил я. – Понятно. Сколько платят?
– Тысяча четыреста двадцать рублей. Зато работаешь до обеда, потом свободен.
– А справку надо? Ну, медицинскую?
– Да на фиг тебе справка? Ты не в лётчики записываешься, а кусты относить. Вали без справки. Сегодня ещё успеешь. Сегодня успеешь, завтра будешь топориком тюкать.
– А ты почему, кстати, на отработку не ходишь? – спросил я. – Трудовой фронт, между прочим, оголён. Я вот надрываюсь лично, нам всем не хватает твоего крепкого плеча.
Странно. Когда поблизости оказывается Катька, у меня просыпается несвойственное красноречие. И наглость. И так с пятого класса, между прочим. Рядом с Катькой во мне просыпался скрытый Вырвиглаз какой-то.
– Какая жалость… – Катька зевнула. – Я прогуливаю отработку… Теперь, наверное, я получу по труду… «четыре».
«Четыре» она сказала с таким выражением лица, с каким некоторые девочки говорят «навоз».
Я вспомнил про навоз и тут же вспомнил про Упыря. Оглядел музейные пространства. Упырь стоял возле дальнего окна. Разглядывал что-то тёмное, кажется, тоже какое-то чучело.
– Чего это там? – кивнул я.
– Это твой друг, – ехидно ответила Родионова.
– Не, на четвереньках который?
– Твой друг на четвереньках?
– Хватит в остроумии упражняться, Катерина. Что за барсук?
– Это собака.
Я удивился. Никогда не думал, что из собак делают чучела. Хотя нет, делают. Из Белки и Стрелки сделали почётные чучела. Может, эта собака тоже космическая? Ну, или какая другая выдающаяся. Может, она милиционера спасла?
– Эта собака космическая? – спросил я. – Или милиционера спасла?
– Не знаю пока, Иваныч вчера только привёз. Говорит, музей какой-то в области закрыли, экспонаты по дешёвке продавали. Вот он и купил собаку эту. Машинку «Зингер», ещё чего-то купил. Не знаю, что в этой собаке такого уж выдающегося?
Внутренний Вырвиглаз подсказал – «она, наверное, золотом срёт», но я его обуздал, взял за кадык.
– Это что, собака самого Секацкого? – спросил я.
– Нет… – растерянно пробормотала Катька.
– А почему, собственно, «нет»? Надо смотреть на мир шире. Скажите, что это его собака. Что с помощью этой собаки он отыскал метеорит. Но собака вдохнула слишком много радикалов цезия, отравилась и умерла. И попала в болото, где была законсервирована. Как мамонт.
– Мамонт… – как-то заоблачно сказала Катька, я услышал в её голосе некую мечтательность.
Найти мамонта – вот мечта каждого краеведа.