Дома мы молчали, да и говорить особо не хотелось. Мне лично. А назавтра, само собой, пошли с передачкой. Утром с матерью сходили на рынок, купили сок, творог, сметану. Сенька с нами не пошёл, сказал, что раз там всё в порядке, то ему и беспокоиться нечего. У него и без этого дел немерено. Свинья.
Приёмные часы начинались после двенадцати, мы явились в одиннадцать. Я решил немножко посочинять, в этом деле нужна тренировка. Посочинял про метеорит, загремел костромич, потом я побежал к травматологическому отделению. Ну, да я уже рассказывал.
Отец невесело сидел на ступеньках, выглядел старее, чем был на самом деле. Он то и дело коротко оглядывался за плечо, ждал. Ну да, ждал, скоро дверь открылась, и на крыльце показался мужик в джинсах, чёрном пиджаке, в длинноносых кожаных туфлях. Отец сразу поднялся, и они принялись о чём-то негромко говорить. А потом заметили меня и замолчали. Мужик чего-то спросил, а отец кивнул.
Я подошёл поближе.
У мужика были необычные для нашей местности глаза. Какие-то слишком белые. Белые и неуловимые, будто плавали они в овсяном киселе. Он скользнул этими кисельными глазами по мне и уставился на трубу котельной, на ней было написано «дура».
– Здравствуйте, – сказал я.
Мужик лениво зевнул, как-то стрясся со ступенек, равнодушно прошёл мимо меня. От него пахло духами. То есть одеколоном. Таким мрачным одеколоном, если бы я придумывал для такого одеколона название, я бы что-нибудь такое придумал: «Безнадёга», «Блокада», «Чума». «Чума» больше всего подходило, пожалуй.
Мурод настоящий, я их чувствую почему-то.
Не оборачиваясь, эта кисельная чума направился в сторону стоянки, подошёл к здоровенному чёрному джипу, забрался в него, и машина совершенно бесшумно направилась к больничному КПП. Понятно, подумал я, начальство. Я подождал, пока это начальство не смоется окончательно, и сказал:
– Привет, па.
– Привет, – кивнул он. – Как дела?
– Нормально.
Отец рассеянно покачал головой.
Ну, не знаю. Мне вот показалось, что он стеснялся. Причём меня стеснялся. Старался не смотреть в глаза, напрягался, руки мял…
Это странно. Обычно мы с отцом в спокойных отношениях, безо всяких. Всё нормально, всё как надо. А тут… Тут ему точно стыдно за себя было, он даже что сказать не знал. Молчал, как пень сморчковый.
Не знаю, сколько бы мы так молчали, если бы не появилась мать. Она несла в руках большую бутылку морковного сока и какие-то более мелкие лекарства в пакете. А я совсем забыл! Про апельсины, про другой сок, про творог, пришлось бежать за ними к памятнику. Успел. А то уже две вороны к творогу подкатывались.
Когда вернулся, они ругались. Не по-настоящему, а так, из-за морковного сока. Отец вяло отнекивался, а мать настаивала, говорила, что он гемоглобин поднимает. А я-то знаю, что гемоглобин повышает гранатовый сок, но он дороже.
Я появился, и они перестали лаяться и снова на меня уставились, будто в первый раз человека увидели. Но тогда меня это не насторожило вовсе, что-то я не о том всё думал, смотрел на эту трубу с «дурой» и думал, кто туда залезть решился. Ладно бы написал «Люська – дура», это понятно. А просто «дура»…
– Когда комиссия приезжает? – спросил я.
Всегда, когда кого-нибудь щёлкает электричеством с опасными последствиями, приезжает комиссия, в этот раз должна тоже приехать, я спросил для того, чтобы родители очухались слегка.
Они не ответили.
– Комиссия-то приезжает? – поинтересовался я во второй раз.
– Не приезжает, – ответил отец.
– А когда тебя выпишут?
– Не знаю… – Отец как-то покривился. – Через пару недель, наверное…
– Плечо болит?
Отец потрогал плечо пальцем и ничего не ответил. Я не знал, что ещё сказать. Как-то всё через коромысло получалось…
Наверное, это из-за больницы. В больнице люди чувствуют себя нехорошо. И те, кто лежит, и те, кто приходит в гости. Они как чужие становятся.
– Ты это… – Отец продолжал смотреть в сторону. – Там у нас забор вроде как… А, ладно. Мухобойку завтра принесите.
– Возьми сок, – снова сунулась мать.
Дальше опять покатил бессмысленный разговор, я не прислушивался, смотрел на «дуру» на трубе, она меня гипнотизировала. Потом за ухо зацепился какой-то Чеков, и я вернулся в мир. Чековых в нашем городе вроде не было, и я стал прислушиваться. Они говорили, что этот Чеков вполне может помочь, это не доставит ему никаких затруднений. Даже больше, Чеков обязан помочь, это ему и стоить ничего не будет…
– А кто такой Чеков? – спросил я.
Мать и отец резко уставились на меня. С такими дебильными выражениями на лицах, что грустно стало. И я подумал, что Сенька прав был, что от визита отбрыкался. Сенька во многом прав. По жизни. А я дурак. Дурак, дурак, попёрся к папочке…